Немногие обращают внимание на то, что в украинском парламенте наконец образовалась настоящая оппозиция. Она, конечно, несколько разношерстная: все-таки если у Радикальной партии и «Батьківщини» много общего, то «Cамопоміч» социально-популистской никак не назовешь.
Однако все три фракции (общее количество мандатов — 66) сближает позиция известного максимализма. В большинстве дискуссий, которые проходят в зале заседаний, в кулуарах и на публичных площадках депутаты от этих трех фракций при помощи такого подхода не дают власти расслабиться.
В особенности после того, как — и это логично — их шансы поучаствовать в создании действующего Кабинета Министров или получения влиятельных ролей в обновленном парламентском большинстве были окончательно утеряны. Функции парламентской оппозиции были этими тремя силами восприняты с большим энтузиазмом. И, думается, вовсе не потому, что быть в оппозиции априори легче.
Надо сказать при этом, что само понятие «популизм» в нашей политической терминологии если и не искажено, то в некотором смысле искривлено или усечено. Дело в том, что негативная окраска этого понятия задана традицией политических технократов (управленцев), в свою очередь унаследовавших такую точку зрения от консервативных политических философов. Через их призму популист видится опасным демагогом, электризирующим массы несбыточными надеждами, что побуждает их голосовать против здравого смысла.
Во многом такая постановка вопроса — черта противостояния Маргарет Тэтчер с лейбористами (которые и впрямь чуть не угробили послевоенную Британию) и Рональда Рейгана с демократами из поколения Линдона Джонсона, пытавшегося воплотить в жизнь концепцию социально справедливого «великого общества». Кстати, теперь считается, что в США этого во многом удалось добиться Обаме, но больше мог бы сделать Берни Сандерс, если бы у него появился шанс на президентство. Негативное или подозрительное отношение к популистам — также следствие процессов либерализации в Латинской Америке 1980-х, где популистам противостояли условные «чикагские мальчики», внедрявшие рыночные реформы.
Но вообще, в той же западноевропейской традиции (если оставить за скобками проблематичное понятие фашизма, который мог быть и социально, и консервативно ориентирован) «популист» выступает как защитник интересов широких масс. Конечно, это несколько округло. Кроме того, субъективные мотивы такой защиты остаются за кадром, и вряд ли стоит отрицать, что весьма часто они состоят просто в том, чтобы удерживать власть максимально долго. Тем не менее никто (и давно) не относит к популистам германских социал-демократов или французских социалистов. И продолжая эту логику, любопытно, смогут ли подобные традиции развиться из популистов украинских.
Радикальная партия практически полностью встраивается в архетип украинских тех левых партий времен УНР, базой которых было крестьянство. У «Батьківщини» своя собственная долгая история, и в ней, кажется, уже было все. Она как раз чрезвычайно напоминает популистские партии Латинской Америки, в том числе современные (например, недавно ушедшую от власти партию Кристины Киршнер в Аргентине), но все же более либеральна. О таких латиноамериканских «солидаристах» политологи иронизируют так: это партии бедных, которыми руководят богатые.
В то же время условно «львовская» партия стоит особняком: «Самопоміч» отличает жесткая принципиальность, попытка качественно поменять украинский парламентаризм (который, что ни говори, отражает все исторические пороки нашего общества — беспринципность, кулуарное интриганство и «специальные» интересы среди них), тем не менее эта партия и сама весьма ловко играет в привычные парламентские игры. Ее идеология основывается на опыте кредитных кооперативов Галичины, так что это в целом такая либерально-консервативная партия, выступающая за максимальное самоуправление. В любом случае — новое явление в украинской политической жизни.
Электоральные перспективы всех трех партий на данный момент практически безоблачны. Это и позволяет представителям правительственного лагеря заявлять, что как минимум две из трех фракций стремятся исключительно к досрочным выборам. Но в таком стремлении явно нет ничего зазорного, это обычная политическая логика в парламентских демократиях и один из механизмов контроля над исполнительной властью.
Проведенный в конце апреля опрос Центра Разумкова свидетельствует: эти три партии вместе получают 28,3% поддержки тех, кто принял бы участие в голосовании,тогда как две партии парламентского большинства поддерживает всего 12,7%. Кстати, не очень понятно, куда считать «Движение за очищение» Михаила Саакашвили (5,5%), ведь он работает главой Одесской ОГА, а при действующей Конституции кандидатуру любого губернатора подает премьер-министр и утверждает президент. Но это движение критикует правительство (как минимум, прошлое) яростнее любых оппонентов. Балансирующая на грани прохождения «Свобода», скорее всего, относится к оппозиции.
Если мы проведем мысленный эксперимент, принимая, что парламент избирается только по спискам (как в 2006-2010 гг.) и нынешний рейтинг соответствует результату, то увидим, что «Самопоміч», «Батьківщина» и радикалы способны взять не менее 200 мест. Конечно, это абстракция — выборы еще даже не на горизонте, поскольку существует определенный консенсус, связанный, в том числе, с вопросами внешнеэкономического характера и сферой безопасности.
К тому же БПП и НФ, вместе контролирующие (у БПП это получается очень тяжело) 224 мандата, а думается, еще дюжину штыков эти фракции осторожно прирастят, теперь вряд ли могут переругаться. Ведь НФ обреченно взял на себя весь негатив предыдущего кабинета и утратил рейтинг (хотя эту ситуацию нельзя назвать непоправимой), так что в ближайшие годы сможет разве что создать сложную структуру с БПП (теперь потеря рейтинга подкралась и к президентской партии).
Более важно, что в случае прихода к власти такой оппозиции (что бы там ни говорили о подковерных олигархических интересах, ведь это, кажется, пока можно сказать о любой украинской партии) магистральный курс Украины в сторону европеизации, интеграции в западный рынок и западное пространство безопасности уже не изменится. А может быть, и ускорится.
