Созданный пестрой группой сторонников «Новороссии» — от империалистов и националистов до умеренно левых — Комитет 25 января, координируемый Игорем Гиркиным, разродился политической декларацией. Критики слева называют ее почему-то «полуфашистской» (теперь она становится основой для некоего «Общерусского национального движения», или ОНД).
На мой взгляд, не полуфашистская она, а вполне себе фашистская, причем несколько более радикальная, нежели франкизм и салазаризм, и даже нежели итальянский фашизм. Тот, правда, вообще был сильно «красноват», мало чем серьезно отличался от подлинного красного фашизма — сталинизма, хотя сталинизм все же был менее отморожен или более консервативен, нежели «бордовый» фашизм Троцкого, например (конечно, ни сталинисты, ни троцкисты никогда не признают свой символ веры фашистским, но с охотой обвиняют в фашизме друг друга).
В общем, январисты Гиркина-Просвирнина — это новая коричневая партия, заигрывающая с полузадушенным средним сословием в России разного рода либеральными манками, buzzwords.
Не средним классом — классов в ранней феодально-буржуазной РФ нет (в Украине их тоже трудно обнаружить), есть сословия, например, «силовики» и общественные и социальные корпорации (например: «таможенники»).
Почему же так? Откуда вообще берется фашизм?
В СССР по ряду причин (например, соответствие учению) была сделана попытка сломать сословия и заменить классами, с относительно противоречивым итоговым результатом.
Ведь классовое деление, то есть деление по уровню дохода, а не по типу привилегий или их присутствию/отсутствию, — это черта промышленного общества модерна, а сословное деление — черта феодального или, шире, традиционалистского, даже патриархального когда-то общества.
Фашизм во всех его многочисленных проявлениях — это традиционалистская реакция на индустриальную революцию и ее социальные проявления (переход власти от аристократии к буржуазии, культурная диктатура города).
Многим из тех, кто искренне считает себя левыми в бывшем СССР, это бывает трудно понять, а именно то, что победа сталинистов (бюрократии, рекрутированной партийным аппаратом из крестьянских масс) над троцкистами (условно «рабочей») и «правой» (условно «нэпмановской») оппозицией, а в целом городскими слоями в 1929-33 гг. и была завершением Октябрьской революции.
Можно это называть победой реакции, бонапартизма, левого, красного или «истинного» фашизма: была создана монолитная однопартийность, вертикаль, аппарат политической полиции. Его единственное отличие от национал-социализма состояло в том, что злоумышляющим врагом объявлялся не некий народ или раса, а «класс», «сословие» «прослойка».
При Сталине началась и подготовка к завоевательной политике (это подавалось как «социализм в одной стране», «противостояние капиталистическому окружению»), однако обосновывалась она уже не интересами мировой революции пролетариата, как на социалистическом этапе 1917-33 (что было бы понятно и приемлемо в контексте продолжения революции), а возвращением «исконных земель», «освобождением стонущих под национальным угнетением» и так далее, что полностью соответствует стилистике реакции.
Шаг в сторону классового общества в сталинском СССР был и впрямь сделан (с помощью уничтожения крестьянства, замены его сельхозработниками с ограниченными правами, и многими прочими деструктивными действиями), да только вот... в сторону древних классовых обществ с ранним рабовладельческим строем, которыми управляла жреческая иерархия.
Того, что Маркс называл «азиатским способом производства». И это очень старательно вымарывалось советской цензурой из его произведений аж до конца 1980-х. Однако вся эта проблема уже миллиард раз разложена на мельчайшие сегменты: «Новый класс» Милована Джиласа, «Номенклатура — правящий класс Советского Союза» Михаила Восленского. О самом процессе трансформации писал Анджей Валицкий («Прыжок в царство свободы»).
А вот после Сталина начался любопытный процесс. При Хрущеве вернули «коллегиальное принятие решений», то есть править стала партийная хунта, а не диктатор. В конституции, кажется, при Брежневе, незаметно оградили партийную и отраслевую бюрократию от посягательств репрессивных органов. Жилищная программа была самым большим советским достижением — так начался медленный транзит от общества мобилизационного и военизированного к советской форме потребительского общества и от (то ли госкапитализма, то ли госсоциализма, то ли «вавилонского зиккуратизма» — об этом еще спорят) командно-административной системы к «административному рынку» (Виталий Найшуль, Симон Кордонский, другие социологи и экономисты об этом явлении множество работ написали еще с начала 1980-х).
В ходе разрядки СССР возвращался на мировой рынок, экспортируя, конечно, в первую очередь сырье (но далеко не только) и обеспечивая себя за валюту прочим. Это и был «золотой застой», хотя именно первая половина 1980-х была явным пиком развития страны.
Появились ли в ней современные классы, как в индустриальных буржуазно-капиталистических обществах? Вопрос дискуссионный в силу специфики плановой экономики, однако какой-то вариант классов — несомненно. Но и сословия тоже восстановились, отчасти в других внешних формах, чем до Октябрьской революции. Можно называть это девиантным развитием. Можно — спецификой.
Кстати, для тех, кто считает, что в Российской империи был некий капитализм, хотя бы предсказательно готовый к пролетарской революции, сам Ленин в своей добросовестной классической работе «Капитализм в России» признает, что только очень-очень тоненький слой капиталистических отношений можно заметить над громадой совершенно архаичной социальной ткани, в лучшем случае носившей феодальные черты, но как бы не с признаками, скажем так, «результата многовековой деятельности» древних азиатских деспотий.
А новыми сословиями, на мой взгляд, стали (иерархически) партийная номенклатура, внешняя разведка, политическая полиция, обычная бюрократия, криминалитет, военные, инженерно-техническая интеллигенция, гуманитарная интеллигенция, обычные служащие, заводские рабочие и колхозники.
При этом у высших сословий в 1960-70-е подросла не просто «потребляющая» (между прочим, я технически употребляю этот термин, наделять его негативом не научно, это — привилегия левых и правоконсервативных политических активистов) «золотая молодежь» (хотя здесь «играет» уже другая логика, логика поколений), но даже и нигилистическая (ведь идеалы коммунизма все больше отодвигались, а социальное неравенство нарастало).
Коллапс советской экономики и государства — не только следствие цен на нефть, но и фундаментальной неспособности планирования справиться со все усложняющейся системой хозяйствования, противоречий между высшими сословиями (так, к примеру, внешняя разведка постепенно вестернизировалась), развития стратегии «мягкой силы» США (Джозеф Най-старший), социальных и межэтнических противоречий (последних даже касаться не стоит — слишком уж обширная и отдельная тема)...
После «внутреннего взрыва» и распада СССР в части стран-наследниц были предприняты реформы, в определенной степени скопированные с тех преобразований, которые проводились в развивающихся странах Латинской Америки (таких, как Чили) и некоторых странах бывшего соцлагеря (таких, как Польша).
Так вот, довольно вредно сравнивать даже Украину и Россию в этом отношении. Во-первых, похожи те процессы лишь внешне, а во-вторых, это уже «сравнительное страноведение», другая проблематика.
С Польшей нечего и сравнивать — фактически это один из примерно дюжины примеров более-менее гармоничного и удачного транзита.
Что же касается России, то бывшая РСФСР и Чили были все-таки довольно разными странами. Казалось бы, логика должна совпадать: и там, и там прошла приватизация, например. Но — нет. Видите ли, в той же Чили профсоюзы были реальной силой даже при Пиночете, а госпредприятия управлялись правительственными чиновниками консервативного, но буржуазного, капиталистического государства.
Да и совсем робкими были российские реформаторы — ни либертарианцами их, по большому счету, не назовешь, ни подлинными монетаристами (скачок курса в 1992 году был связан как раз с тем, что Верховный Совет сломал Ельцина и Гайдара, толкнул правительство на дополнительную эмиссию, например). Эти реформаторы были скорее новыми бюрократами (просто вышедшими из академической среды), уверенными в том, что способны «построить рынок», как раньше строили административно-командную систему, плановую экономику.
Однако рынок во многом перестал быть административным, на него зашли внутренние и внешние коммерческие структуры, была полностью дерегулирована внешняя торговля и так далее. При этом сложившаяся социальная структура общества рухнула.
Через некоторое время произошла реставрация по-настоящему старых неформальных сословий, более того, чем архаичнее было такое восстановленное сословие, тем выше оно поднималось в новой иерархии — к примеру, это криминалитет, а также племенная аристократия «национальных автономий».
К концу 1990-х у тех, кто аккумулировал крупную собственность, появилась потребность в диктаторе-протекторе, поскольку аккумуляция этих активов происходила слишком уж залихватски...
Во многом до сих пор экономическая модель РФ, с точки зрения условных либертарианцев, представляет собой характерный для крупных стран третьего мира административно-рыночный социализм (разворовывание бюджета и тотальная коррупция, клиентелизм и атомизация общества — все это вполне для него характерно).
Первые лет десять создавшийся на этой основе консервативный («охранительский») режим, благодаря сверхдоходам от нефти, заигрывал с мягкими формами «аристократического фашизма» или «национал-консерватизма» на манер франкистской Испании, салазаристской Португалии, Греции «черных полковников». Вся эта муть о «суверенной демократии» и «суверенитете в международных делах» — она вся оттуда.
Правда, проблема в том, что никакой нации в РФ так и не появилось, ведь нация есть следствие и спутник бурного развития здоровых капиталистических отношений и представительской демократии, именно нации необходимы работающие законы и свобода слова. К 2011 году средние, выигрывающие от капиталистических элементов процесса городские сословия сформировали протонациональное ядро.
Как раз тогда верхушка системы административно-рыночного социализма, этот симбиоз бюрократии с криминалитетом, испугалась, и вместо медленного, дозированного отхода от власти закрутила гайки, развернула весь спектр деятельности по «коричневой» фашизации общества сверху. Она сначала имитировала, а потом и сама впала в «синдром осажденной крепости» и «имперский психоз» и, наконец, начала прямо управлять массами зависимого от бюджетного распределения люмпена с целью подавления любых политических оппонентов, а также гальванизирать его верноподданнический экстаз «внешнеполитическими операциями» разного уровня кровавости...
На этом фоне программа К25 — обычного империалистического (этакого бело-коричневого, применительно к РФ) фашизма, заигрывающего с «бюргером» и чувствами некоторых этнических групп за рубежами нынешней РФ, — не выглядит абсолютным абсурдом. Мягкая черносотенная программа без ярко выраженного антисемитизма или упора на православие, адаптированная к текущему моменту.
Только вот она вторична, не оппозиционна и не революционна, поскольку находится полностью в рамках, которые заданы идеологическим отделом политической полиции режима, чьи представители (такие, как Игорь Гиркин), собственно, и находятся в авангарде этого движения. Это забавное обстоятельство, кстати, генерировало целую традицию сетевого политического юмора.
Однако потрясения, которые уже начались в России, будут иметь один ясный критерий: «за Путина (и все, что с ним связано)» или «против Путина (и всего, что с ним связано)».
Поскольку сам действующий режим все свел к «черно»-(против Путина)-«белому» (за Путина) восприятию реальности. Но ряд моментов декларации дадут возможность этим «комитетчикам» вовремя слить диктатора, вырвавшись из-за шеренг разбегающейся «Росгвардии» и раскрывая объятия озлобленному восставшему народу, мол, «и мы тоже с вами, братья».
Это даст членам пестрого движения К25/ОНД некоторое время. Вероятно, их перебьют не всех и не сразу.
