...В искрящейся драйвом «Информации» Джеймса Глика (М.: АСТ: Corpus) — особенно в ее главах «Говорящие барабаны», «Нервная система Земли» и «Перевести силу мысли в движение колес» — суконная поэтика Платонова сплелась с «крутящимся» контекстом «Watching The Wheels» Джона Винстона Леннона. Тем более, что книга «посвящена Синтии». И созерцая эти самые вращающиеся колеса, понимаешь, что «информация — это физическая величина», а не то, что можно подумать, увидев эпиграф. «То, что мы называем прошлым, построено из битов», — утверждал с не меньшим пафосом звучащий Джон Арчибальд Уилер в 1990 году. Из битов, не из битлов?
Впрочем, аберрация тут незначительна: «из битов» музыка времени тоже вполне себе может состоять. Тем более, что гораздо раньше, в 1948 году, Клод Элвуд Шеннон (именно Шеннон, а не о чем снова подумалось) объяснил необязательность любых утверждений в области абсурда, коим является наша жизнь в искусстве. Ну, или в науке, что, в принципе, одно и то же. «Основная задача связи состоит в том, — меланхолически отмечал сей основатель теории информации, — чтобы в одном месте воспроизвести, точно или приблизительно, сообщение, отправленное из другой точки. Часто сообщение имеет некое значение». Часто, но не всегда. Тем более, что создатели теории социальных сетей Уоттс и Строгач в своих математических моделях обнаружили, что нужно на удивление мало таких исключений, «всего несколько дальних связей даже в сильно кластеризованной сети», чтобы свести среднюю разобщенность почти к нулю и создать сеть «тесного мира». А уж в ней кто только не машет нам ручкой с небес!
Кстати, в тех же 1940-х, когда, собственно, родились все битлы, всем казалось, что, когда Клод Шеннон начинал работу над своей теорией, он преследовал ясную и понятную цель. На самом деле все было совсем по-другому. Сам Шеннон то, что с ним происходило, описывал так: «Мой разум кипит, день и ночь я пытаюсь осмыслить разные вещи. Я начинаю думать, как какой-нибудь писатель-фантаст: а что если все было бы действительно так».
А что же было дальше, спросите вы. А дальше, когда информацию упростили, очистили и начали исчислять в битах, оказалось, что она повсюду. Словно музыка Леннона, который, говорят, пересылает нам ее с того света через сочинения молодых музыкантов. Так же и теория Шеннона перекинула мост между информацией и неопределенностью, между информацией и энтропией, между информацией и хаосом. Она привела к появлению компакт-дисков и факсов, компьютеров и киберпространства, закона Мура и всех Силиконовых долин мира.
Отчего здесь так много Шеннона, а сам автор книги находится как бы в тени? Просто эта книга — увлекательное и напряженное путешествие по истории информации и связи от языка, на котором «говорили» африканские барабаны, к изобретению алфавитов, от первых попыток кодирования к электронным письмам и блогам, от древних времен к современности. А уж на этом пути автора сопровождают и тот же Шеннон, и Чарльз Бэббидж, и Ада Лавлейс, и другие великие ученые. Кстати, «Информация» была признана лучшей научной книгой года по версии «Los Angeles Times», получила множество призов и стала международным бестселлером.
Вообще же любое научно-популярное исследование устроено далеко не просто. Например, «Упрямый Галилей» Игоря Дмитриева (М.: Новое литературное обозрение) — это, казалось бы, целый комплекс смыслов, этакая полифония мысли во всем ее диапазоне — от математических конструкций до богословия. С другой стороны, здесь важен не научный подход, а исторический контекст. Точнее, его понимание. Например, автор предисловия к этой занимательной книге вполне резонно отмечает, что при подобной «лобовой» стратегии тайный смысл любого события исчезает «в каком-нибудь естественном (или сверхъестественном) свете». И остается за пределами «ясных и отчетливых» формул. То есть скрывается под спудом фактов и обстоятельств, растворяясь в математике, физике, логике, философии, богословии. И в таком тумане уже и не замечаешь, что далеко не смещение Земли с естественного места настораживало богословов, а ощущение толчков нешуточного тектонического сдвига в метафизических основах мира.
Дабы не заблудиться в научно-популярных инсинуациях позднейших времен, автор начинает свое повествование с самого начала. То есть с того периода, когда в 1610 году Галилей покинул Падую и переехал во Флоренцию, где получил придворную должность философа и первого математика великого герцога Тосканы. Масса причин и условий при этом не остались незамеченными автором: денег стало меньше, а времени на научные изыскания — больше. И даже прозвучал первый звоночек, предвещавший последовавшую за этим «криминальную» одиссею ученого: против Галилея были возбуждены судебные дела в связи с неуплатой приданого за сестер.
В дальнейшем был, как известно, собран телескоп, не без помощи которого выяснилось, что «Млечный Путь представляет собой не что иное, как скопление бессчетного множества звезд». Также оказалось, что «звезда Сатурна не является одной только, но состоит из трех, которые как бы касаются друг друга, но между собой не движутся и не меняются». И, наконец, Галилей пришел к выводу, что поверхность Луны не является «совершенно гладкой, ровной и с точнейшей сферичностью, как великое множество философов думает о ней и о других небесных телах, но, наоборот, неровной, шероховатой, покрытой впадинами и возвышенностями, совершенно так же, как и поверхность Земли».
Далее довольно компактно, складно и ненавязчиво нам напоминают об основных вехах в истории великого ученого. Но главное здесь, конечно же, комментарии, а также пояснения особо «темных» мест биографии Галилея. Например, на исходе 1610 года ученый открыл фазы Венеры, а в конце ноября ему впервые показалось, что Венера изменила свой вид. Казалось бы, что тут такого? Тем не менее именно с этого момента начинается «криминальный» отсчет в истории знаменитого еретика. И даже не то, что открытие фаз Венеры было самым важным из астрономических открытий Галилея. Оказалось, что Птолемей был не прав и Венера вращается не вокруг Земли, а вокруг Солнца. И вроде бы Кеплер поддержал коллегу, и астрономы Общества Иисуса тоже, однако довольно скоро астролог Мартин Хорки опубликовал небольшое сочинение с длинным названием «Brevissima peregrinatio contra Nuncium Sidereum» с нападками на Галилея, и черное дело сдвинулось с мертвой точки. Натурфилософская аргументация Галилея не помогла ему на суде, столкнувшись с теологическими доводами, и библейские тексты упорно противоречили научным фактам.
О том, как в далекие и темные времена могли происходить подобные события, рассказывает в своих «Простых вопросах» Владимир Антонец (М.: Манн, Иванов и Фербер), профессор и доктор физико-математических наук. При этом он дает научные ответы на наивные и простые вопросы о том, как устроен наш мир, отчего бывают различные природные явления, случаются исторические парадоксы и происходят удивительные научные открытия.
Как бы там ни было, но именно научные обоснования — вот единственно серьезный инструмент, которым пользуется автор этой книги, опять-таки, препарируя «взрослые» вопросы и давая на них «детские» ответы. Откуда в нашей жизни эпидемии? Каков размер памяти человека? Можно ли жить вечно? Естественно, не забыт вопрос о жизни на Марсе и о том, зачем человеку галстук. Хотя о приличиях впору забыть, когда в очередной раз Марс атакует мозг читателя. «Многие верят, что жизнь на Марсе есть, — потирает руки автор. — Но они не отличают фантастику от реальных фактов. Фантасты же тысячу раз написали — есть, есть, есть. Вопрос только в том, кого мы там встретим — Аэлиту или кого-то другого. Даже сейчас, когда американские марсоходы Spirit („Дух“), Opportunity („Возможность“) и Curiosity („Любознательность“) более чем за десять лет с начала функционирования первого из них прислали множество изумительных снимков марсианской поверхности, находятся люди, твердящие: вот видите, тут ухо, тут глаз, тут хобот... Это, конечно, не выдерживает серьезной критики».
Этой самой критики в «Простых вопросах» хватает. Впрочем, даже в невинных темах не обошлось также без политики, и на простой вопрос о том, в чем была польза дворян, нам дают урок политэкономии, этики и заодно охраны труда. Оказывается, дворяне выставляли стандарт правильной жизни, но со временем не справились с этой функцией, и революция 1917 года вычеркнула их из жизни как класс. Таким образом, Россия утратила один из своих ориентиров, а создать новые стандарты ее новая элита не смогла. И «они утонули», как ответил в свое время на «простой вопрос» один из ее высокопоставленных представителей.
