«В школе нас рассаживали по партам принудительно. В 8-м-9-м классах я имел несчастье сидеть с Валей Г., или Валиком. Валик был второгодником, занимался боксом, был жесткий, сильный, льстивый, дерганый и непредсказуемо опасный.
Когда я, за что-то обидевшись на него, не дал ему списывать на украинском диктанте, он на перемене кольнул меня перьевой ручкой в ногу. К учебе он был тупой, по жизни хитрый, в целом — злобный. Это важно: злобность как результат сочетания тупости и хитрости. Распираемый хитростью, он не сомневался, что понимает жизнь лучше всех нас вместе взятых, — и вместе с тем мы были в школьной жизни счастливее, чем он, не боялись уроков, знали, как решать задачи, писать сочинения и т.д., а он постоянно находился в напряжении и страхе. И его бесило, что при помощи своей большой хитрости он не может как-то взломать алгебру или английский. Почему явные лохи, сосунки, писюки, даже не подозревающие как сложна, как страшна жизнь, с легкостью делают то, чего он не может? Школьные премудрости были в каком-то другом измерении, куда хитрость не имела доступа. Он знал, что это измерение искусственно, реальны темные ночные переулки, куда такие мозгляки, как мы, даже не посмеют сунуть нос, а он там чувствует себя как рыба в воде. Но какие-то другие мозгляки рангом повыше постановили, чтобы это химерное измерение считалось настоящим и главным, и он, с его пониманием реальной жизни и даром выживания в ней, вынужден полужить, как вытащенная на песок рыба, и ежечасно, ежеклассно терпеть унижения. Все в нем протестовало против такого порядка вещей. Со злобной обреченностью он пытался объяснить этот виртуальный мир в терминах своего «реального» понимания. Он не сомневался, что родители отличников дают учителям взятки. Что все хорошие ученики имеют репетиторов. Когда довольно молодая училка математики приходила в тугом свитере, он шептал: «У-у, сучка...» Он представлял, как за какие-нибудь пару часов до урока муж трахал ее, и она стонала. А сейчас она влепила ему пару и вот прямо, как гвоздь, стоит у доски, строго доказывает бином Ньютона. Какой бином, если она извивалась там в кровати? Это представлялось ему невыносимым лицемерием. И оттого, что он сам не понимал, не мог бы выразить словами, почему извивы в кровати и строгость доказательства состоят в лживом, лицемерном противоречии, он еще больше раздувался от злости. Если бы эта пипетка очутилась ночью в его переулке, он бы ей показал бином Ньютона!
Но она не ходила по его переулку. Мир мозгляков не пересекался с настоящим миром, герметично отгородившись трусливым колпаком. Как взорвать этот колпак? — этот вопрос, я думаю, постоянно крутился в его подкорке.
Тут надо кое-что объяснить. Валик не был элементарным хулиганом. Родители его не принадлежали к интеллигентам, но не были и жлобами, алкашами. Нормальные трудяги. Отец, кажется, работал таксистом. Валик не хотел стать преступником, но и не хотел стать трудягой. Драма и парадокс его жизни состояли в том, что он хотел прорваться из «реала» в «виртуал»; ненавидя средний класс всем нутром, он завидовал тем, кто непринужденно вращался в нем, потому что их жизнь легкая, они на самом деле ни хрена не делают по сравнению с черной житухой его родителей. Нет, Валик, конечно, не мог бы и не собирался стать инженериком или учителишкой: он метил в начальнички. Партийная карьера, комсомол, ГБ — вот где он себя видел. Эти структуры, в которых власть сливалась с преступностью — скрытую сексуальность такого коктейля он чуял нюхом не слабее, чем скрытую сексуальность математички, — были созданы как бы специально под него. Но чтобы вскочить в этот вагон, нужен был гребаный ромбик. Самый лучший вариант — юрфак. Следователь, прокурор, о! Но на юрфак ему так легко не попасть. Сначала надо будет попахать ментом, потом уж как-нибудь на заочный. Долгий путь. И неохота годами шустрить шестеркой, топтуном. Значит, стандартный путь: истфак. А пока что нужен аттестат. Он потому кольнул меня пером, что я добавил ему двойку, которой можно было избежать.
Дальнейший путь Валика был таков. После школы выучился быстренько на мастера по ремонту домашних холодильников. Устроился в бюро бытовых услуг. Греб хорошие бабки, терзая несчастных клиентов. Потом поступил-таки на заочный истфак. Стал инструктором райкома комсомола. Вроде все по плану. Но счастья не было: по типажу он был далек от плакатного комсомольского работника, рожа кривая, а главное, пласт его цинизма залегал слишком близко к поверхности, не было необходимого для комсомольской карьеры двоемыслия. Ему стало скучно и тяжело. И, продолжая ишачить инструктором, он нашел людей, которые рубили бабло самым простым способом. Он связался с группой фальшивомонетчиков, да! Его посадили на 15 лет. Из которых он отсидел, кажется, 12. (Может, был в зоне освобожденным комсоргом?)
О дальнейшей его судьбе не знаю. Смутно слышал, что он умер.
Путин напоминает мне Валика. Понимание экономики как общака. Тяга к Западу, соединенная с непониманием либеральных процедур, циничным презрением к ним и надеждой как-нибудь ловко Запад объегорить. Соответственно, не полное, не до конца приятие его тусовкой западных лидеров, чующей в нем хама или бандита, ни на минуту не забывающей о его гэбистском прошлом. Его уязвленность по этому поводу. Возможно, неотвязное видение в голове, как он на татами ловит Обаму или Камерона на болевой прием, а Меркель трахает под лестницей. Они, со своей стороны, ощущали кожей, о чем он, улыбаясь им, думает, поеживались и еще плотнее смыкали свой узкий круг. И наконец, он полностью убедился, что этот круг для него непроницаем. И сказал про себя: да пошли вы! Вы меня не любите, а я вас — ненавижу! И ваша любовь мне не нужна. Меня любит мой народ, уж он-то чует во мне своего. Я слишком заигрался, слишком много энергии потратил на то, чтобы добиться любви тех, кто никогда меня не полюбит. Это была ошибка. Мой народ начал немного охладевать ко мне. Теперь я докажу ему, что я свой, свой. Россия — страна-зона. Значит, я должен еще больше, еще четче предстать перед своим народом как человек зоны. Люди зоны ничего не просят и никому не верят. Но это не значит, что они без сердца. Воры любят мать. Воры любят родину. Я покажу русскому народу, что люблю родину-мать!
И далее следует срыв в преступную фазу, о которой уже столько говорено-переговорено, что я могу поставить точку».
С. Попов
