Знакомьтесь: Алексей Шатнюк. Майдановец. Стоял, дневал и ночевал на Майдане Независимости в Киеве с того ноябрьского утра, когда вся столица узнала о жестоком избиении студентов «беркутовцами». Алексей также был участником «Майдана 2004». Тогда он еще учился в Белоцерковском университете (аграрный факультет), студенты были заражены духом революции, духом перемен… которые так тогда и не состоялись.
Алексей родом из Васильковского района Киевщины. Мама — директор школы. Отец (умер уже) — электрик колхоза. Алексею — 28. Мы встретились с ним в одном из уютных каунасских кафе: ему надо было идти вскоре после этого на процедуры в клинику. А я воспользовался паузой в его лечении для интервью.
Как для тебя начинался этот Майдан?
На нынешнем Майдане я начал ночевать, дежурить каждый день, с ноября 2013 года, когда были избиты студенты (как студент в прошлом, в знак солидарности). Я и раньше участвовал в подобных акциях. В Белой Церкви у нас в 2004-м был свой Майдан.
То есть, как это?
Мы убегали из университета через окна второго этажа, потому что ректор велел закрыть корпус и не допустить студентов на «незаконные сборища». Понято, это было указание сверху. Ректоры вузов, как это и сейчас происходило, кстати, решением Министерства образования, всячески препятствовали нам, нашему политическому волеизъявлению.
...Он ненавидит правившую клику Януковича... Имеет к режиму свой «счет», который вместе со многими активистами «Правого сектора» и «Евромайдана» предъявил властям этой зимой. Он в Киеве работал разносчиком пиццы днем и приходил на Майдан вечером. Он хочет создать хорошую украинскую семью. У него есть девушка Оля, киевлянка, учится в Польше. Она узнала о ранении любимого лишь неделю назад.
Я никому не сообщал до сих пор своих координат, даже номера мобильного. Только мама знала, где я и что со мной. Ведь нас забирали ранеными прямо из киевских больниц и тащили на допрос в милицию. Поэтому и мои сборы за границу были очень спешными. А потом я сохранял инкогнито, уже тут, в Каунасе. Боялся, что какие-нибудь эсбэушники, агенты доберутся и тут до меня…
Инкогнито — правда, частичное, — он сохраняет до сих пор. Не называет имен врачей (хотя они вполне заслужили, чтобы быть отмеченными за самоотверженный труд). Не называет фамилий друзей, которые также лечатся в Литве и поддерживают с ним контакт. Хотя и у него, и у друзей настроение после полученных ранений остается боевым:
Мы, конечно же, вернемся назад в Украину, как только врачи позволят. У меня этот срок реабилитационный — что-то около месяца. В Украине столько дел, и без нас там не обойтись, думаю…
Алексей не фашист по убеждениям и даже не бандеровец. Об этих жупелах, навешанных на молодых ребят пропагандой, даже как-то стыдно было упоминать в нашем разговоре. Какой бандеровец? Равно хорошо говорит и на русском, и на украинском. Интеллигентный молодой человек, который в противостоянии на Майдане даже не был как следует экипирован. В своих карманах он никогда не носил никакого оружия (говорит, что и у друзей на Майдане не видел). Даже проявлял беспечность — был без каски, когда его ранило гранатой.
Я пришел 18-го вечером туда и буквально час всего простоял в толпе. Причем меня оттеснили в «ложу прессы» — там, где стояли журналисты и куда поначалу беркутовцы не стреляли. А потом и туда полетели гранаты…
Когда одна из них попала в Алексея, он потерял сознание. Очнулся в больнице, но и там провел первые три дня в состоянии беспамятства: голова болела, почти ничего не мог соображать, как в нокауте глубоком пребывал. Потом его перевезли к родственнице, у которой пробыл буквально считанные пару дней, пока оформляли документы на выезд за границу.
Спасибо литовцам. Очень теплый и дружелюбный народ. И они действительно к нам близки — и ментальностью, и культурой, и традициями, даже кухни у нас похожи!
Поговорили о дружбе народов. О коррупции. Да. Она была везде и во все времена. Но есть какая-то мера и какая-то черта. Украина ее перешла еще в конце 90-х прошлого века.
Я не мог физически решать своих жизненных проблем — купить квартиру, обзавестись семьей, потому что вот даже в одной приличной фирме, последней, где я по специальности работал, приходилось за две с небольшим тысячи вкалывать чуть не круглосуточно. Выходной один, в воскресенье. Хотя официально нам заявили, что у нас пятидневка. И это работали так квалифицированные специалисты, все с высшим образованием! И фирмы своей — тоже не откроешь… Потому что надо отдать в виде «налога» своим «крышующим» всю государственную дотацию…Ни в одной из стран и ни в одной из эпох рабский труд не был продуктивным.
А когда ты оказался тут, проявил ли к тебе внимание наш украинский консул? Или хоть кто-либо из посольства?
Что вы? Правда, вот в Клайпеде когда был, там подходил один человек, который назвался «почетным консулом» (фамилию Алексей назвал, но попросил, чтобы это было «не для прессы»). Но он — литовец.
Говорят, вам деньги кто-то платил за стояние на Майдане?
В первый же день ко мне подошли две девушки и, что называется, обули-одели, чтобы не мерз. Нарядили, как елочку. Деньги давали моим друзьям простые киевляне, равно как и еду — об этом все знают. Но кроме того, я ведь в пиццерии еще работал… А уже здесь, в Литве, тоже добрые люди нашлись, которые давали деньги, ведь работать уже я не мог.
О милиции рассказывает так:
Она поменялась у меня на глазах, в течение нескольких лет после Оранжевой революции. Сначала, сразу после 2004-го, это были действительно «охоронці порядку». Как-то раз наш товарищ на лавочке на Крещатике задремал (вечером дело было, мы компанией кофе пили в переходе тем временем). Так милиционеры спустились к нам и спросили — это не ваш там… отдыхает? Вежливенько так… Уже через пару лет такого и вообразить нельзя было! Милиция превратилась в ментов, совсем облик потеряли человеческий!
Но, оказывается, и в 2014-м, стоя в боевом дежурстве, с обыкновенными милиционерами (не с «Беркутом») порой можно было еще найти общий язык:
Однажды поздно вечером мы стояли так, «стенка в стенку». Потом наряд милиционеров подошел к нам поближе и явно с мирными намерениями. Хлопцы признались, что их начальство куда-то отлучилось и мы можем просто поговорить. Поговорили. Потом даже пошли в переход с ними и попили кофе. «Пошли, — говорят, — пока начальство не вернулось»… Очень боялись своего начальства те ребята.
Рассказывал Алексей и про профессиональных провокаторов. Говорит, что в такой буче кто-то из майдановцев мог, действительно, применить огнестрельное оружие. Но он твердо уверен, что в тот черный четверг, когда люди пошли по Институтской улице к Верховной Раде, у них вряд ли могла быть серьезная «экипировка».
Даже щиты только тогда, уже после моего ранения, у них появились – и то деревянные. Но и с пистолетом (если был у кого) идти на людей, вооруженных «калашами» и снайперскими винтовками было актом отчаяния и почти безумия.
