Последние месяцы наблюдается относительное потепление во взаимоотношениях между
Россией, с одной стороны, и рядом западных и восточноевропейских стран, с другой.
Несмотря на некую «оттепель» в российско-американских отношениях 2009-2010 гг. и на новое сближение между Москвой и Киевом весной 2010 г., долгосрочные тренды во внешнеполитических взглядах как российской элиты так и «простых» россиян с конца прошлого века и до сегодняшнего времени имели противоположный вектор. В результате коренных изменений в российском политическом дискурсе последних лет, к началу второго десятилетия 21-го столетия радикальное антизападничество превратилось в значимое интеллектуальное и политическое движение, а высказывание националистических взглядов стало политически корректным в России. Растущий русский антиамериканский обскурантизм как и всё более популярная конспирология вокруг различных политических конфронтаций РФ с Западом или вокруг конфликтов «власти» с либеральной интеллигенцией придают российскому пост-имперскому синдрому особую остроту. Он всё больше напоминает агрессивную реакцию немецких политических и интеллектуальных лидеров на «позорный» конец второй германской империи в 1918 г. с их «легендой об ударе ножом в спину» (
«Dolchstoßlegende») – об иллюзорной вине «внутренних» врагов Германии и их иностранных вдохновителей за её поражение в Первой Мировой войне.
В худшем случае дальнейшая параноидальная интерпретация россиянами грузино-российских, украино-российских или похожих постимперских противостояний может вызвать новую эскалацию как межгосударственных конфликтов на территории бывшего СССР, так и российско-западных разногласий. Радикальное российское антизападничество на этом фоне превращается из объекта исследований новейшей истории политических идей в предмет актуально-политического анализа современной евро-азиатской безопасности.
Несмотря на эти, теперь уже многолетние, тенденции, изучение постсоветского русского ультранационализма представляет собой всё ещё неконсолидированный, разобщённый раздел сравнительных исследований международного правого экстремизма. Например, в публикациях, касающихся одних и тех же феноменов, авторы часто приходят к совершенно разным выводам относительно исторического объяснения, научной классификации и политической оценки исследуемых явлений. В некоторых случаях такую разнородность можно, конечно, только приветствовать, так как она прибавляет своеобразность этим статьям и книгам. Однако различия в выводах, толкованиях и определениях, представленных в некоторых анализах постсоветского правого радикализма, не всегда связаны только с оригинальностью мышления их авторов, сколько с недостаточным развитием нашей субдисциплины. Хотя общее поле наших исследований и некий круг кооперирующих специалистов существует и развивается, пока ещё рано говорить о состоявшемся научном сообществе (scientific community) исследователей русского ультранационализма. Это выражается, в первую очередь, в частом взаимном игнорировании авторами публикаций своих коллег, что в свою очередь снижает новизну и качество целого ряда академических публикаций на эту тему.
«Оформленная субдисциплина»?
В этой связи сложно согласиться с недавним утверждением Михаила Соколова, что уже к 2007 г. существовала некая группа исследователей, которая «с точки зрения частоты взаимного цитирования ... представляет собой вполне оформленную субдисциплину, члены которой следят за работами друг друга» (см.: Соколов М. Изучая «русский фашизм»: несколько критических замечаний о дискуссии 90-х // Русский национализм в политическом пространстве: исследования по национализму в России / Под ред. М. Ларюэль. М., 2007. С. 32). В своём обзоре специализированной литературы Соколов рисует картину разделённого сообщества исследователей, в котором одна группа экспертов одержима метафорой «фашизма» и/или идеей политической «эпидемии» в российском обществе.
По Соколову, этот круг ведёт «Дискуссию» (sic) между своими членами, игнорируя при этом других авторов, работающих с иными концепциями, нежели фашизм. Можно согласиться, что есть некое сообщество – иногда лично знакомых – друг с другом исследователей, которые более или менее осведомлены с работами и даже цитируют своих коллег. Также верно, что члены этого неформального кружка специалистов чаще общаются между собой, чем с другими экспертами. Но всё же, идея о действительно содержательных, продолжительных академических дебатах, которые можно было бы именовать «Дискуссией» с большой буквы, как это делает Соколов, не говоря уже об «оформленной субдисциплине», увы, на 2010 г. кажется далёкой от реальности.
За последние десять лет, правда, состоялись
- серия значимых семинаров, посвящённых русскому национализму, инициированных Марлен Ларюэль во Франко-Российском центре гуманитарных и общественных наук при Институте научной информации общественных наук в Москве;
- ряд конференций, организованных Катрионой Келли и Энди Байфорд в Оксфорде и, так или иначе, относящихся к русскому национализму;
- несколько аналогичных секций и круглых столов на конференциях ведущих научных сообществ по восточноевропейским исследованиям, таких как ICCEES, AAASS, BASEES, ASN или ЕСПИ в Тампере, Арлингтоне, Кембридже, Нью-Йорке, Москве, Стокгольме или Берлине.
Однако, насколько мне известно, ещё не было ни одного крупного конгресса и не существует ни одной официальной структуры – напр. секции при одной из указанных ассоциаций или РАПН – посвящённой постсоветскому русскому ультранационализму. В чём-то московские Центры «Панорама» и «Сова» выполняли и выполняют функцию некоего институционального средоточия нашего неформального сообщества. Всё же, сотрудники «Панорамы» и «Совы», несмотря на огромную ценность своих публикаций, больше занимаются ежедневным мониторингом, сбором качественных и количественных данных, а также эмпирическим анализом, нежели историческими или теоретическими исследованиями русского национализма.
На сегодняшний день существуют
- несколько дайджестов новостей и бюллетеней, посвященных в той или иной мере нашему предмету, среди них «News Releases» и «Reports and Analyses» Центра «Сова», «Bigotry Monitor», «UCSJ News», «The Russian Nationalism Bulletin», «MBHR Chronicle», «National Identity in Russia from 1961: Traditions and Deterritorialisation – Newsletter», «Blickpunkt Demokratie und Extremismus Newsletter Osteuropa»,
- ряд свободно доступных сайтов по той же теме, в том числе
«Национализм и ксенофобия»,
«Coalition Against Hate»,
«Russia-Bear in Integrating Europe»,
«Antirasizm.ru»,
«Russian Nationalism Links»,
- закрытая LinkedIn-группа
«Researchers of Russian Nationalism», как и
- несколько журналов, в которых относительно часто публикуются члены нашего неформального сообщества, напр. «Неприкосновенный запас», «Вопросы философии», «Политическая экспертиза», «Ab Imperio», «Pro et Contra», «Demokratizatsiya», «Nationalities Papers», «Вестник общественного мнения», «Forum für osteuropäische Ideen- und Zeitgeschichte» и «Форум новейшей восточноевропейской истории и культуры».
Но этого мало для того, чтобы уже можно было говорить об «оформленной субдисциплине», как предполагает Соколов. У нас пока что нет ни серьёзной академической институциональной базы, т.е. ассоциации или НИИ, ни периодического академического издания, т.е. специализированного журнала или ежегодника, ни регулярных форумов обмена мнениями, т.е. постоянных серий семинаров или конференций. В настоящее время недавно созданная в Германии англо-русско-немецкоязычная книжная серия
«Soviet and Post-Soviet Politics and Society» делает возможной публикацию монографий и сборников по теме. Но это издание существует всего лишь с 2004 г. и поэтому ещё мало известно. В любом случае, такая книжная серия вряд ли станет платформой для интерактивного обмена между членами чаемого научного сообщества.
Помимо организационных недостатков, стоит упомянуть скудность академической литературы, которая бы смогла концептуально очертить предполагаемую субдисциплину. По моим подсчётам, упомянутая глава Соколова – всего лишь десятая статья, освещающая и критикующая развитие субдисциплины за последние 20 лет.
Эти не очень подробные тексты разбросаны по разным журналам и пользуются относительно небольшим вниманием. Показательно, что Соколов в своей статье не упоминает ни одну из них. Историографическая книга о возникновении и развитии исследований современного русского ультранационализма вовсе отсутствует.
Самые значимые как причины, так и следствия недоразвитости нашей дисциплины, однако, относятся к самим исследованиям, т.е. академическим статьям и книгам, составляющим суть нашей формирующейся субдисциплины. Многие из нас охотно относят предметы и результаты своих анализов, в основном, к:
- европейским сопоставимым явлениям (напр., немецкой межвоенной «консервативной революции» или западноевропейской послевоенной «новой правой»),
- международно признанным подходящим концепциям (напр., «фашизм» или «метаполитика») и
- западным релевантным теориям (напр., Пьера Бурдьё или Роджера Гриффина).
Большинство из нас читает множество исследовательских работ для исторической, компаративистской и теоретической контекстуализации своих исследований и активно употребляет для оформления своих анализов различную академическую литературу. Однако, только некоторые члены нашего сообщества (если такой термин вообще уместен на данный момент) также серьёзно относятся к научной и публицистической литературе по собственной теме своих исследований. Всё больше исследований имеют сильный сравнительный элемент и отличную концептуальную базу. Возникающий массив литературы, тем не менее, остаётся неудовлетворительным, а иногда парадоксальным. Несмотря на всю бόльшую теоретическую изощрённость, только часть новых исследований в конечном счёте приобретает кумулятивный характер, т.е. выполняет функцию информативных продолжений, необходимых коррекций и полезных модификаций предыдущих анализов. Значимая часть исследований постсоветского правого радикализма всё ещё развивается скорее параллельно, чем в эффективном сотрудничестве или плодотворном споре их авторов. Иногда низкий уровень саморефлексии нашей неоформленной субдисциплины уже виден в сносках новых исследований, где порой попросту отсутствуют указания на предыдущие академические публикации по той же теме.
Обзор Соколова, конечно, является одним из исключений из этого «почти что правила», так как весь он посвящен предыдущим исследованиям и пытается открыть некий фронт внутри рудиментарного сообщества аналитиков постсоветского национализма. Хотя я не совсем согласен с тем, как Соколов делит наш небольшой круг, я полностью поддерживаю его критические рефлексии насчёт ранних исследований и его попытку идентифицировать некую структуру расхождений в подходах к современному правому экстремизму в России. Всё же, в связи с вышеуказанным положением дел внутри сообщества, Соколов вводит читателя в заблуждение, говоря о «вполне оформленной субдисциплине».
Даже среди участников той «Дискуссии», которую старается обрисовать Соколов, т.е. внутри эксклюзивного клуба одержимых «эпидемиологическим» подходом к русскому национализму и «метафорой фашизма» исследователей, нет того диалога, который бы требовался для того, чтобы говорить о полноценном
scientific community. Наблюдается, правда, постоянный рост личных знакомств в сообществе и всё большое количество коллективных публикаций. Тем не менее, круг исследователей русского национализма, в большинстве своём, пока всё ещё напоминает скорее пресловутую
Gesellschaft обособленно работающих индивидуумов или аморфную
Klasse an sich, чем состоявшуюся
Klasse für sich или идеальную
Gemeinschaft органично связанных частей единого (хотя, по примеру соколовской аргументации, всё таки делимого) проекта.
продолжение следует...