В 1965-м году в СССР началась знаменитая косыгинская реформа. Самая, пожалуй, противоречивая в послесталинской истории СССР. Удивительным образом, чем дальше она уходит в прошлое, тем противоречивее оценки, и тем более яростные споры о ней ведутся. Основной вопрос, вокруг которого ломаются копья, - вносила ли реформа элементы рынка в советскую экономику, и если да, то стала ли она губительной для СССР. Попробуем разобраться.
Для начала опишем ситуацию в советской экономике накануне реформы. При Сталине в СССР существовала многоукладная – вернее двухукладная – экономика. Существовало две формы собственности, государственная и коллективная. Что такое государственная – едва ли нужно кому-то объяснять. Коллективная же собственность – это кооперативы, действующие в соответствии с действующими в стране нормативным актами и требованиями. Кстати, требования эти просты, доступны для понимания и легко выполнимы – по всем этим трём показателям сталинский СССР куда лояльнее относился к кооперативному движению, чем большинство постсоветских стран. Именно кооперативами были колхозы, обязанные сдавать фиксированную норму продукции государству по твёрдым ценам, а остальной продукцией распоряжавшиеся по своему усмотрению.
А помимо колхозов существовали артели, объединённые в систему промкооперации. В артельном секторе на первую половину 50-х гг. было занято без малого 2 млн. человек, артели выпускали около 35 тыс. наименований различной продукции, в т.ч. такие технологичные по тем временам товары, как пылесосы, стиральные машины, холодильники и радиоприёмники. Кроме того, занимались сферой обслуживания – от парикмахерских и ателье до сервиса и ремонта техники. В т.ч. и с выездом специалистов на дом.
Артельный сектор позволял гибко реагировать на спрос, тут же отвечая на него предложением, и не дожидаясь, пока громоздкая бюрократическая машина внесёт соответствующие изменения в пятилетний план. Кроме того, кооперативы «держали в тонусе» государственные предприятия, заставляя руководство бороться за качество продукции: выпуск продукции, которая не пользуется спросом, грозил серьёзными неприятностями.
В то же время у директоров государственных предприятий был т.н. директорский фонд, что давало дополнительную свободу руководителю на местах, позволяло ему решать ряд проблем на месте, не поднимая их на более высокий уровень. Например, можно было стимулировать рублём за хорошую работу.
Военные годы показали, что без соревновательности между разными ведомствами и разными КБ невозможно создавать новые виды вооружения. Все лучшие образцы советской техники создавались именно путём состязаний между конструкторами и стоящими за ними ведомствами. Предвоенные годы показали, что без соревнований трудно добиться и выпуска качественной мирной продукции. В послевоенное время состязательность достигалась значительным количеством отраслевых министерств, часто дублировавших функции друг друга и перекрёстным контролем за многими процессами со стороны разных отделов ЦК и Совмина.
Таким образом, сталинская экономика была системой очень гибкой и очень сложной, способной при необходимости дать широкую свободу предпринимательской инициативе (артели), а при необходимости – в кратчайшие сроки мобилизовать всю экономику и поставить её на военные рельсы. При этом коллективная собственность частной не являлось, а попытки председателей артели уйти в тень и превратиться в теневого капиталиста, пресекались самым жёстким образом.
Всё это разнообразие было похерено Никитой Сергеевичем Хрущёвым в очень короткие сроки. Директорский фонд был уничтожен, формально реформирован, но теперь гибко распоряжаться им стало невозможно. Чисто волюнтаристским решением без всякой подготовки были национализированы артели. Число министерств было сокращено в несколько раз. Сложная система требовала тяжёлой работы и хорошего понимания самых разнообразных проблем. Тяжело работать номенклатура, только что дорвавшаяся до бесконтрольной власти, не хотела. Теперь система стала очень простой. Всё государственное, Госплан верстает пятилетку, партия и правительство следит за выполнением. И всё. «Коммунизьм» (это слово Хрущёв произносил с мягким знаком) к 80-му году.
Но уже к началу 60-х стало очевидно, что экономика на грани краха. Госплан даже теоретически не мог обсчитать всего необходимого, у работников исчезли стимулы к ударному труду, с прилавков начал пропадать ширпотреб, а заставить партаппаратчиков работать стало невозможно. В таких условиях многолетний сталинский Нарком Алексей Косыгин задумал свою реформу.
Сейчас косыгинскую реформу всё чаще называют реформой Косыгина-Либермана. А то и Либермана-Косыгина. Это не соответствует действительности. Косыгин задумал реформу ещё в 58-м году, и его главными помощниками были академики Немчинов, Канторович и Трапезников. Знаменитую статью Либермана (Евсей Либерман самостоятельно пришёл у себя в Харькове к похожим предложениям) в «Правде» косыгинцы использовали как отвлекающий манёвр. И этот манёвр удался! Американцы разместили в журнале Тайм большую статью, где наперебой расхваливали Либермана и приписывали ему стремление осуществить в СССР переход к рынку, чего в у Либермана не было.
Это была американская хитрость из сказок дядюшки Римуса: «только в терновый куст не бросай», и она сработала. Предложения Либермана (достаточно сырые и общие) испуганное советское руководство при разработке реформы не учло, и разрабатывала реформу, как с самого начала и планировалось, группа под руководством Косыгина. Но поскольку на Западе в 60-е годы прошлого века было пущено в ход словечко «либерманизация», то наши публицисты (не читавши ни статьи Либермана, ни статьи о нём в «Тайм»), продолжают делать из скормного харьковского профессора чуть ли не отца реформы. Чтобы закрыть либермановскую тему, достаточно сказать, что Либерман предлагал передать больше полномочий совнархозам – любимому хрущёвскому детищу. Реформа Косыгина же предусматривало их (совнархозов) полное уничтожение.
Косыгин вернул сталинские отраслевые министерства, ликвидировал совнархозы (структуры, руководящие отдельными экономическими районами) и поставил во главу угла в лёгкой промышленности рентабельность. А главное – теперь у предприятий появилась большая свобода, теперь они могли самостоятельно распоряжаться частью прибыли. Результатами реформы стала т.н. «Золотая пятилетка», самая успешная в послевоенной истории СССР и по темпам экономического роста, и по темпам промышленного производства.
А потом реформа была свёрнута, причём основными аргументами тех, кто её сворачивал, были ровным счётом те же аргументы, которые сегодня высказывают левые патриоты. Реформе приписыли переход к рынку. Только тогда главными врагами рынка в СССР были такие граждане как Шаталин, Арбатов, Аганбегян и др. будущие идеологи Перестройки. Они-то больше всех и боролись за уничтожение товарного производства в стране в ближайшем будущим. То, против чего, кстати, предостерегал Сталин в своей работе «Экономическе проблемы построения социализма в СССР».
Догматики (20 лет спустя их догмы вывернулись наизнанку) победили. Реформа была свёрнута. Формально никаких решений об её отмене не принималось, но все её основные положения были пересмотрены. Поощрительные фонды (видоизменённый сталинский директорский фонд) отобрали у предприятий. Значительно уменьшили часть прибыли, которой предприятие могло распоряжаться самостоятельно.
Но левый догматизм будущих перестройщиков – это только идеологическое обоснование сворачивание реформы. Причина была та же, что и в действиях Хрущева. Сложный сталинский механизм, частично воссозданный Косыгиным, требовал тяжёлой и квалифицированной управленческой работы. А трудиться партийное руководство не желало, оно желало произносить тосты на 9 мая.
В итоге – стагнация, нуклонное снижение темпов роста – и Перестройка. К которой Косыгин никакого отношения не имел и которую делали его политические и идеологические противники. Но это – совсем другая история.