Джон Стейнбек всегда был в Советском Союзе своим — одним из любимейших писателей США среди наших читателей. Способствовал этому, в первую очередь, роман «Гроздья гнева» (пожалуй, моё любимое произведение американской литературы в принципе). Перед началом войны в СССР его издавали стотысячными тиражами.
В США «Гроздья гнева» не только получили Пулитцеровскую премию, но и были включены в школьную программу.
После смены политических элит и прихода в Белый дом вместо кабинета Франклина Рузвельта администрации «ястребов» Гарри Трумэна изменилось и отношение к книге Джона Стейнбека, которая по завершении для США Второй мировой войны была уже не гимном торжеству духа и трудолюбию американцев, а опасной «коммунистической пропагандой».
Говоря о «Русском дневнике» Джона Стейнбека — его путевых заметках во время поездки по СССР вместе с фотографом Робертом Капой в 1947 году — нужно брать в расчёт эти обстоятельства.
Несмотря на то, что до начала активной «охоты на красных» и маккартизма оставалось ещё три года, антисоветская пропагандистская кампания в США уже набирала обороты.
Например, за несколько месяцев до начала описываемой поездки, в марте, Гарри Трумэн провозгласил свою внешнеполитическую доктрину, которой предусматривалась поддержка США Турции и Греции в «борьбе с мировым коммунизмом», а Болгария, Румыния и Польша назывались «жертвами советского тоталитаризма».
В США «Русский дневник» вышел в 1948 году — накануне создания при непосредственном участии всё того же Гарри Трумэна в апреле 1949 года НАТО. В новом военном альянсе американский президент видел, в первую очередь, «возможность остановить экспансию СССР в Европе».
Нет ничего удивительного и в том, что «Русский дневник» дошёл до советского читателя лишь в перестроечные времена — сталинский период в истории страны получился у американца отнюдь не кровожадным.
Впрочем, наверное, в 1980-е, «Русский дневник» удачно лёг в общую канву пропаганды.
Книга Джона Стейнбека получилась по объективным причинам неоднозначной (не без предвзятой критики — сервиса в самолётах и поездах, строгости чиновников, «культа личности») и в чём-то даже поверхностной, что делало её отличным инструментом для манипуляции.
Американский писатель не только восторгался трудолюбием и открытостью советских людей, в какую бы точку огромной страны они не приезжали. Джон Стейнбек, всё же, писал о жизни в СССР как типичный американец, мало вникая в суть происходящих изменений в нашей стране, а представляя на потребу своим читателям то, что их интересовало в первую очередь: что едят и пьют советские люди, во что одеваются, как танцуют и поют.
Не думаю, что прекрасный американский писатель не мог сказать о СССР и его людях лучше, глубже. Мог, но, разве что, рукописью в стол. И то с большим риском попасть в список запрещённых авторов и закончиться как писатель вообще. В 1950-е годы в США с такой книгой это было проще простого.
Как известно, свои путевые заметки, оформленные позже в книгу, Джон Стейнбек публиковал в газете New York Herald Tribune. Складывается впечатление, что «Русский дневник» писался не только с оглядкой на цензуру, но и с учётом интересов публики, которая его будет читать, текст для которой получился максимально «удобоваримым».
Примечательно, что в книге автор сетует исключительно на советскую (вполне законную) цензуру. Для путешественников возникает проблема, как вывезти записи и фотографии из СССР. При этом Джон Стейнбек не рассказывает читателям о том, как он собирается всё это издавать в США, и с какими сложностями, уже неофициальными, ему придётся столкнуться в общении с американскими цензорами и издателями.
В начале своей книги Джон Стейнбек даёт понять общее отношение к СССР вполне образованных американцев, для которых он собрался писать:
Одна пожилая женщина сказала, и в голосе ее слышался ужас:
— Да ведь вы же пропадете без вести, пропадете без вести, как только пересечете границу!
Мы, в свою очередь, задали ей вопрос, в интересах репортерской точности:
— А вы знаете кого-нибудь из пропавших?
— Нет, — сказала она. — Я никого лично не знаю, но пропало уже много людей.
Тогда мы сказали:
— Возможно, это и правда, мы не знаем, но не можете ли вы назвать нам имя хотя бы одного из тех, кто пропал? Или хотя бы имя человека, лично знающего кого-то из Пропавших без вести?
Она ответила:
— Тысячи пропали.
Человек, многозначительно, с загадочным видом поднимавший брови, кстати, тот самый, который два года назад в Сторк Клубе выдал планы вторжения в Нормандию, сказал нам:
— Что же, у вас неплохие отношения с Кремлем, иначе бы вас в Россию не пустили. Ясное дело — вас купили.
Мы ответили:
— Нет, насколько нам известно, нас не купили. Мы просто хотим сделать хороший репортаж.
<...>
Один пожилой мужчина кивнул нам и сказал:
— Вас будут пытать, вот что там с вами сделают. Просто посадят вас в какую-нибудь ужасную тюрьму и будут пытать. Будут руки выкручивать и морить голодом, пока вы не скажете то, что они хотят услышать.
Мы спросили:
— Почему? Зачем? Ради какой цели?
— Так они делают со всеми, — ответил он, — на днях я читал об этом Книгу.
А довольно важный бизнесмен посоветовал:
— Что, едете в Москву, да? Захватите с собой парочку бомб и сбросьте на этих красных сволочей.
К сожалению, в «Русском дневнике» уже маститый автор зачастую напоминает своих же героев «Гроздьев гнева». Молодых американцев в романе интересуют сугубо материальные вещи — как найти работу, пропитание, а потом, когда появятся «лишние деньги», — выпивку, танцы и девочек.
В «Гроздьях гнева» Джон Стейнбек предлагает своему читателю критический взгляд не только на этот всеобщий, уже национальный материализм, но и на сам капитализм в принципе.
В «Русском дневнике» же писатель, сознательно включая режим самоцензуры, в угоду читателям, буквально упивается именно материальной стороной СССР — красотой наших девушек, вкусом холодной водки с икрой.
Дескать, посмотрите: советские люди, как и американцы, пьют, любят танцы и девочек!
В начале своего повествования Джон Стейнбек корректно подчёркивал, что «Русский дневник» это «не заметки о России, — это заметки о нашем путешествии по России».
Думается, «Русский дневник» непосредственно для советского читателя вряд ли представлял большой интерес. Тогда ещё не было модным забивать голову тем, что думают о нас на Западе. Во всяком случае, у простых советских граждан, обычных читателей.
Тем более, как я уже говорил выше, «Русский дневник» всё же вышел поверхностным.
Во-первых, это было обусловлено двусторонней цензурой: законной, о которой знал и на которую «подписывался» писатель у нас, и негласной — в США.
Во-вторых, сам автор сознательно пошёл на подобный шаг, понимая, что иначе, учитывая политические реалии в США, объявивших устами Гарри Трумэна СССР «холодную войну», на родине не только не пропустят «лишнюю информацию» — она может стать убийственной для писательской и журналистской карьеры самого Джона Стейнбека.
Он не мог не осознавать этого, поэтому и не стал «рыть» глубже того, чтобы донести до американских читателей преимущественно бытовые, дорожные и гастрономические истории из СССР.
Одним из городов, которые посетили американцы, был Киев. Джон Стейнбек так описывает послевоенный город:
Наверное, когда-то город был очень красив. Он намного старее Москвы. Это-прародитель русских городов. Расположенный на холме у Днепра, Киев простирается вниз в долину. Некоторые из его монастырей, крепостей и церквей построены в XI веке. Некогда это было любимое место отдыха русских царей, и здесь находились их дворцы. Его общественные здания были известны по всей России. Киев был центром религии. А сейчас Киев почти весь в руинах. Здесь немцы показали, на что они способны. Все учреждения, все библиотеки, все театры, даже цирк — все разрушено, и не орудийным огнем, не в сражении, а огнем и взрывчаткой. Университет сожжен и разрушен, школы в руинах. Это было не сражение, а безумное уничтожение всех культурных заведений города и почти всех красивых зданий, которые были построены за последнюю тысячу лет. Здесь хорошо поработала немецкая культура. Одна из маленьких побед справедливости заключается в том, что немецкие заключенные помогают расчищать эти руины.
По-американски Джон Стейнбек оценивает украинских женщин:
Я смотрел на женщин, которые шли по улице, как танцовщицы. У них легкая походка и красивая осанка. Многие из них прелестны.
Интересны геополитические оценки Джона Стейнбека:
Местное население часто страдало из-за того, что украинская земля так богата и плодородна, — множество захватчиков тянулось к ней. Представьте себе территорию Соединенных Штатов, полностью разрушенную от Нью-Йорка до Канзаса, и получится приблизительно район Украины, подвергшийся разорению...
И тут же он отмечает самоотверженный труд людей:
Здесь есть шахты, которые никогда не откроются снова, потому что немцы сбросили туда тысячи людей. Все промышленное оборудование на Украине было разрушено или вывезено, и теперь, пока не будет поставлено новое, все производится вручную. Каждый камень и кирпич разрушенного города надо поднять и перенести вручную, поскольку нет бульдозеров. Но пока ведутся восстановительные работы, украинцы должны еще производить продукты питания, потому что Украина является главной житницей страны. Они говорят, что в период уборки урожая нет выходных, а теперь как раз время уборки. На фермах не существует ни воскресений, ни отгулов.
Работа, которая им предстоит, огромна. Здания, которые надо отстроить заново, сначала необходимо снести. А то, что бульдозер расчистил бы за несколько дней, вручную можно сделать только за недели. Но бульдозеров пока нет. Все необходимо заменить. И сделать это нужно быстро. Мы прошли через разрушенный и уничтоженный центр города, на то место, где после войны были повешены немецкие садисты. В музее есть планы нового города. Мы все отчетливей осознавали, как жизненно важна для советского народа надежда на то, что завтра будет лучше, чем сегодня.
Здесь в белом гипсе была изготовлена модель нового города. Должен вырасти грандиозный, невероятный город, из белого мрамора, в классических линиях, с высокими зданиями, колоннами, куполами, арками, гигантскими мемориалами — все в белом мраморе.
Подобные повествования не без интереса зайдут современному читателю — они необременительны, не политизированы и вкусны во всех отношениях.
А киевским чиновникам, учитывая тёплое отношение американского писателя к нашему городу, стоило бы подумать о переименовании одной из улиц столицы в его честь.
Пожалуй, одним из самых информативных и интересных эпизодов «Русского дневника» стало описание посещения колхоза «Шевченко-1» под Киевом:
Колхоз «Шевченко-1» никогда не относился к числу лучших, потому что земли имел не самые хорошие, но до войны это была вполне зажиточная деревня с тремястами шестьюдесятью двумя домами, где жило 362 семьи. В общем, дела у них шли хорошо. После немцев в деревне осталось восемь домов, и даже у этих были сожжены крыши. Людей разбросало, многие из них погибли, мужчины ушли партизанами в леса, и одному богу известно, как дети сами о себе заботились. Но после войны народ возвратился в деревню. Вырастали новые дома, а поскольку была уборочная пора, дома строили до работы и после, даже ночами при свете фонарей. Чтобы построить свои маленькие домики, мужчины и женщины работали вместе.
Джон Стейнбек разрывает сегодняшние шаблоны:
Нас всегда убеждали, что в колхозах люди живут в бараках. Это неправда. У каждой семьи есть свой дом, сад, цветник, большой огород и пасека. Площадь такого участка около акра. Поскольку немцы вырубили все фруктовые деревья, были посажены молодые яблони, груши и вишни.
<...>
Село потеряло на войне пятьдесят военнообязанных, пятьдесят человек разных возрастов, здесь было много калек и инвалидов. У некоторых детей не было ног, другие потеряли зрение. И село, которое так отчаянно нуждалось в рабочих руках, старалось каждому человеку найти посильную для него работу. Инвалиды, которые хоть что-то могли делать, получили работу и почувствовали себя нужными, участвуя в жизни колхоза, поэтому неврастеников среди них было не много.
Так американский писатель показывает украинское застолье:
Наконец нас пригласили к столу. Украинский борщ, до того сытный, что им одним можно было наесться. Яичница с ветчиной, свежие помидоры и огурцы, нарезанный лук и горячие плоские ржаные лепешки с медом, фрукты, колбасы — все это поставили на стол сразу. Хозяин налил в стаканы водку с перцем — водка, которая настаивалась на горошках черного перца и переняла его аромат. Потом он позвал к столу жену и двух невесток — вдов его погибших сыновей. Каждой он протянул стакан водки.
Мать семейства произнесла тост первой. Она сказала:
— Пусть бог ниспошлет вам добро.
И мы все выпили за это. Мы наелись до отвала, и все было очень вкусно.
Теперь наш хозяин провозгласил тост, который мы уже слышали очень много раз, — это был тост за мир во всем мире. Странно, но нам редко удавалось слышать более интимные, частные тосты. Чаще звучали тосты за нечто более общее и грандиозное, чем за будущее какого-то отдельного человека. Мы предложили выпить за здоровье членов семьи и процветание колхоза. А крупный мужчина в конце стола встал и выпил за память Франклина Д. Рузвельта...
Безусловно, даже в таком несколько рафинированном виде «Русский дневник» Джона Стейнбека был важным и позитивным событием для США, однако объективно не мог дать тот импульс, которого, возможно, и хотел добиться сам автор, но по-американски благоразумно воздержался от опасного риска.
Несмотря на то, что Джон Стейнбек попытался показать Советский Союз и его граждан американским читателям такими же людьми, а значит — братьями, что, учитывая статус автора, должно было благоприятно повлиять на общественное мнение в США, всё получилось с точностью наоборот.
«Русский дневник» хоть и был издан, но не дошёл до широкого читателя, через два года в стране начался период маккартизма, а сам Джон Стейнбек решил сделать шаг назад и взялся за безопасную в таких условиях историческую прозу, завершив карьеру большого американского писателя.