В своём историческом романе «Потемкин на Дунае» писатель Григорий Данилевский (родился известный историк в селе Даниловка нынешней Харьковской области, а тогда Изюмского уезда) упоминает одну интересную подробность, предшествующую победному штурму Измаила 1790 года.
Возможно, если поверить интерпретации автора (а историю мы можем лишь интерпретировать, опираясь на факты), она изменила ход всей операции. И вообще — предопределила её начало. Ведь вопрос атаки на крепость до последнего момента оставался открытым, и против такого развития выступал лично фельдмаршал Григорий Потемкин, считая штурм неоправданно кровавой авантюрой.
Речь идёт о диверсионной вылазке украинских казаков. Её Григорий Данилевский описывает со слов своего героя майора Савватия Бехтеева.
По версии автора, именно его герой вместе со своим товарищем Ловцовым придумали эту тайную от командования операцию.
Было начало октября:
— Казаки Михаиле Ларионычу рыбы решили половить.
— Ну не стыдно ли так попусту рисковать? — сказал я в досаде. — Почем знаешь, что турки не пронюхали и вас не стерегут?
— Пустое, — ответил голос Ловцова уж за шалашом в темноте, — места переменные, и лазутчики доносят, что турков не видать на тридцать верст кругом. А к твоей-то, к перлу, к цветку... уж, как хочешь, брат... ах, жизнь наша треклятая...
<...>
— Слушай, — сказал я, — вместо того чтобы тратить попусту силы, напрасно подвергать гибели других и себя, выполним дело, не дающее мне спокойствия и сна.
— Какое? Какое?..
— Подговорим запорожцев, они достанут у некрасовцев простые челны, переоденемся рыбаками и проберемся вверх по реке.
— Зачем? — спросил Ловцов.
— За островом, против Измаила, стянулся на зимнюю стоянку весь турецкий гребной флот...
— Ну, ну?
— А далее, что Бог даст...
Ловцов горячо пожал мне руку.
Украинцы на подобную вылазку сразу согласились. Примечательна их мотивация и то, как они идентифицируют по вере своих турецких врагов:
Я передал ему свой план в подробностях, и в следующую ночь мы явились на условное свидание. Невдали от берега нас ожидали запорожцы. Я объяснил им, как приступить и выполнить дело. Они слушали молча, понуря чубатые головы.
— Князь-гетман оттого, может, и сидит, как редька в огороде, — произнес один из сечевиков, когда я кончил, — что никто ему не снял на бумажку измаильских штанцев... Мы уже пытались, да не выгорело... Авось его превелебие пошевелит бровями и даст добрым людям размять отерплые руки и ноги в бою с нехристями.
<...> Запорожцы сели в лодки, мы за ними, все перекрестились и налегли на весла.
Вот как описывает автор встречу с некрасовцами — потомками донских казаков, живших под властью Османской империи, но сохранивших православную веру:
Лодки в темноте плыли дефилеей небольших островков.
— Что это? — тихо вскрикнул Ловцов, хватаясь за мушкет.
— Брось, пане, рушницу, — сказал ему брат куренного атамана, Чепига, — то не вороги.
— Кто же это?
— А повидишь.
<...>
— Здоровы были, братья по Христу, — проговорил голос с челна.
— И вы, братья молодцы, будьте здоровы.
— Харько? — спросил Чепига.
— Он самый.
По челну зашлепали кожаные, без подошв, чувяки. Здоровенный плечистый некрасовец обрисовался у кормы; с ним рядом не то болгарин, не то грек.
— Проведешь? — спросил Чепига.
— Проведу, — ответил, просовывая бороду, некрасовец.
— Да, может, опять как тогда?
— Ну, не напились бы, братцы, ракии, была бы наша кочерма. Не боитесь?
— Кошевой звелел, — гордо объяснил другой запорожец, Понамаренко-пушкарь, — а что велено кошем, того ослушаться не можно.
Некрасавец помялся плечами, взглянул на своего сопутника.
— А как поймают да на кол либо кожу с живого сдерут? — спросил он.
— Ну, пой про то вашим бабам да девкам, — презрительно вставил третий запорожец, Бурлай, — а кожа на то она и есть, чтоб ее, когда можно, сдирали... Да черта лысого сдерут. Ты же, брат, коли договариваться, веди; а не то лучше и не срамись. Сколько?
Некрасовец условился, передал дукаты сопутнику, тот сел к веслам, и члены потянулись далее по реке. Товарищ некрасовца говорил по-русски.
<...>
— Ну, братцы, кидай теперь сети да греби левей, — тихо окликнул вожак, — не наткнуться бы на их суда. Тут вправо за косой и Измаил.
Сети были брошены. Весла чуть шевелились. Вожак не ошибся...
Несмотря на скорое предательство получивших свои деньги братьев по вере, план удался:
Сильно забились наши сердца, когда из-за острова мы сосчитали суда, пушки на них и на крепости. «Ну, ваше благородие, — обратился ко мне Чепига, — бери карандаш да бумажку, наноси все на планчик». Я на спине запорожца набросал в записную книжку очерк крепости и стал перечислять суда. Оглянулся — нет лодки некрасовца, как в воду канул.
— Струсили, видно, собаки, — сказали сечевики, — да мы и без них вернемся.
Утро загоралось во всей красе; синий Дунай засверкал зеркалом, крепость ожила; раздались голоса вдоль берега, засновали ялики, где-то послышался барабан, заиграли турецкие трубы.
— Что ж, ребята? — спросил я, поняв исчезновение лоцмана. — Не отдаваться ж в полон живым?
— Не отдаваться. Взяли, перевертни, деньги, да, видно, чертовы головы, нас и продали.
— Выводи лодки к берегу, — сказал я, кончив набросок, — там камышами — и в лес.
—В гущине батька лысого найдут, — прибавил Чепига, — сперва вместе, а заслышим погоню — врассыпную.
— Хлеба осталось? — спросил я.
— Осталось.
— Ну, кого Бог спасет, авось и до своих доберемся.
Во время отхода диверсантов вопрос веры местных жителей становится решающим для выживания:
У всех была надежда, что по ручью, протекавшему в долине, должны оказаться болгарские поселки. «Если нас не скроют, то хоть накормят, укажут путь», — толковали мы, пробираясь по мягкому, белому песку. Учредив сей марш, мы шли долго. Начинался рассвет.
Григорий Данилевский подчёркивает важность совершённого подвига:
Весть о нашем поиске разнеслась по лагерю. Все хвалили отвагу разведчиков и оплакивали погибшего Ловцова. Кутузов призвал меня, слегка попенял и даже пригрозил арестом, но кончил тем, что через два дня мне же поручил препроводить в Яссы запорожцев, бывших на поиске, и лично передать светлейшему набросанный мною очерк Измаила и стоявшей там флотилии.
Сам главный герой рассуждает:
Нет, я везу ему точный снимок Измаила и флота. Пригодились корпусные уроки фортификации. Он взглянет и, нет сомнения, объявит поход.
Впрочем, фельдмаршал продолжал сомневаться:
Потемкин вскользь поглядел на рисунок, опустил его в карман и, покачав головой на щеголей штабных, стоявших здесь же в стороне — «не вам, дескать, чета», — объявил производство некоторых из запорожцев, в том числе и Чепигу, офицерами. Всей партии казаков, бывших в поиске, князь повелел новое, полное, по их обычаям, платье и по сто червонцев. Деньги и платье запорожцы, впрочем, к слову сказать, пропили меньше чем в трое суток и, не выезжая из Ясс, отретировались обратно как приехали, в лохмотьях. Радостям их не было конца. «Поход, поход!» — толковали они, распевая свои заунывные боевые песни. Вышло, однако, иначе.
Главный герой вспоминает о встрече с Григорием Потемкиным:
Мне, как главе разведчиков, светлейший назначил особый прием.
— Думаешь, буду хвалить? — спросил он, вынув из баула и вновь рассматривая привезенный мною рисунок. — Отличились вы, флотские, один даже чуть ли не погиб. Но ни к чему, братец, все это, ни к чему, — прибавил, нахмурясь, Потемкин, — не в том дело...
Я онемел от этой неожиданности.
— Согласись, — продолжал он, — ты свежий человек и в Гатчине проходил достойную почетную школу. Я говорил всем, доказывал. Мы заморим турок осадой, заставим сдаться, возьмем далее ряд других крепостей; а нам... ох, что, сударь, и говорить! — объявят вдруг — баста, ни на пядень! — и пропадут задаром все труды, вся кровь, вся честь...
Однако, несмотря на сомнения, история взяла своё: подвиг казаков и российских офицеров не прошёл зря. Григорий Данилевский пишет:
Пришла весть, что нашей гребной флотилии, взявшей Тульчу и Исакчу, удалось прервать сообщение Измаила с не занятым нами правым берегом Дуная. Множество запорожских чаек и заготовленных в Севастополе шхун, дупель-шлюпок, полакр, ботов и галер вошли гирлами в реку, подтянулись к занятым нами крепостцам. Пользуясь этим, светлейший предписал командиру корпуса Гудовичу занять десантом ветров против Измаила, устроить там в тайности кегель-батарею и, начав обстреливание самой фортеции, подойти к ней с суши и от реки и попытаться взять ее осадой. Стало известно, что в Стамбуле опять усилилась партия войны; муфтий, стоявший с матерью султана и сералем за мир, был сменен. Порта напрягала последние ресурсы с целью выбить нас из занятых ею владений. <...> Войско вздохнуло отрадно.
Несмотря на начало операции, сомнения оставались, и через несколько дней осада едва не была снята. Однако Григорий Потемкин, которого автор описывает слишком милосердным человеком для такой бойни, решает переложить всю ответственность за штурм на Александра Суворова, которому фельдмаршал написал: «Предоставляю вашему сиятельству поступить тут по лучшему усмотрению, — продолжением ли предприятий на Измаил или его оставлением. Вы на месте, и руки у вас развязаны».
Автор пишет:
Но Суворов решил более не поддаваться таким шатаниям. Он по-своему объяснил новый приказ главнокомандующего. «Воля отступать и не отступать, — сказал он, прочтя бумагу, — следовательно, отступать не приказано». В таком смысле, положа все на мере, и повел дальнейшие приготовления. Войско, двинувшись, расположилось полукружением в трех верстах от Измаила, заняв почти двадцать верст вдоль реки Дуная.
Описывая штурм Измаила, Григорий Данилевский отмечает, что сечевики, как он называет украинских казаков, действовали в авангарде:
В три часа взлетала первая сигнальная ракета, — все взялись за оружие. В четыре — другая, ряды построились. В пять — взвилась третья и, бороздя туман, глухо взорвалась в высоте. Все войско осенило себя крестным знамением и молча, с Суворовым впереди, двинулось к незримым в ночной тьме окопам и бастионам Измаила.
Конница расположилась на пушечный выстрел от крепости. Казаки, назначенные для первого натиска, взяли пики наперевес. Ни одна лошадь не ржала. Пушки, с обверченными соломой колесами, без звука заняв указанные места, снялись с передков. В их интервалы медленным густым строем стала продвигаться пехота. Суворов, окруженный штабом, появлялся то здесь, то там, ободряя подходившие полки, наставляя офицеров и перебрасываясь шутками с солдатами.
Измаил мало того что был неприступной крепостью, так ещё и соотношшение сторон в этой битве было неравным: под командованием Александра Суворова было чуть более 30 тысяч человек, у турок — 35 тысяч.
Украинских казаков при штурме Измаила было около 7 тысяч человек. В первую очередь это Черноморская флотилия атамана Антона Головатого, а также полк атамана Захария Чепеги и авангард под командованием испанского дворянина Хосе де Рибаса — Осипа Михайловича Дерибаса.
В бою за Измаил погибли 388 казаков и 24 старшины. Всего, по официальным данным, атакующая сторона потеряла 2136 бойцов, турки — 26 тысяч.
Многих, как описывает Григорий Данилевский, убили уже после взятия крепости, когда турки, в свою очередь, казнили наших пленных:
Начались перестрелка и страшная, беспощадная резня, на штыках и ятаганах, в улицах пылавшего со всех сторон города. Целые роты янычар и эскадроны спагов бросали оружие и, став на колени, протягивали руки, с искаженными от страха лицами, моля о пощаде; «Аман, аман!» Суворов ехал молча, нахмуря брови, не глядя на них и как бы думая: «Сами захотели — пробуйте!..» Остервенелые солдаты штыками, саблями и прикладами без сожаления клали в лужи крови тысячи поздно сдававшихся бойцов.
<...>
Судьба разрушенного Измаила была суровой:
— Что делать с городом? — спросили Суворова по взятии Измаила.
— Дело прискорбное и — помилуй Бог! — моему сердцу зело противное, — ответил он, — но должна быть острастка извергам в роды родов... Отдать его во власть, на двадцать четыре часа, в полное расположение армии...
Добычи было захвачено солдатами в Измаиле более чем на два миллиона. Солдаты носили в обоз жемчуг рукавицами. Во многих русских селах долго потом встречались арабчики-червонцы, персидские ковры и шелка.
Граф Александр Васильевич послал фельдмаршалу в Яссы рапорт о штурме: «Российские знамена на стенах Измаила». Государыне он отправил особое донесение: «Гордый Измаил пал к стопам Вашего Величества».