Новинки научпопа: доставшие всех люди, как лауреаты карликами швырялись и методичка для Гитлера

В пылу матримониальных отношений с космосом и, главное, с его симпатичными обитателями все как-то позабыли о маме. А она ведь учила, что нельзя класть локти на стол. То же самое — в книге известного антрополога Станислава Дробышевского «Достающее звено. Люди» (М.: Corpus). В ней автор напоминает о правилах приличия на межпланетной разборке, уточняя, кто был непосредственным предком человека, как выглядит цепь, на конце которой находится Homo sapiens, все ли ее звенья на месте и почему разумными стали именно гоминиды, а не другие млекопитающие.

В принципе, о причинах именно такой картины мира мы уже читали в сказке о мудрых нацистах, посадивших на диету за тем самым столом половину лесных обитателей. «О, жена моего врага, что это так вкусно пахнет у тебя в котелке?» Остальных кошек, гулявших сами по себе, заставили ловить мышей для лабораторных опытов.

В этой книге вообще преобладает «шовинистическая», как нынче обзывают даже еду, терминология. Взять хотя бы названия глав: «Палеоантропы: наши», «Палеоантропы: не наши», «Homo sapiens: мы». Вместо картофелин, которыми Чапаев обозначал стратегические объекты на схеме боя — «обезьянолюди: ранние австралопитеки». Их союзники из фильма «Поле битвы — Земля» — «человекообезьяны: грацильные австралопитеки». Все остальные морлоки из «Звездных войн» — «Щелкунчики, побежденные мышами: массивные австралопитеки». Прелестный был бой, как говорили советские белогвардейцы, тепло, а не жарко.

Стратагемы, изложенные выше, совсем не лишни, без них в игривом авторском стиле не обойтись. Уж больно популярна эта наука, а ведь без этого мы бы вообще не узнали, кого можно есть, не так ли? «Рассказ о цепях коротких и длинных, — начинает автор, — непрерывных и оборванных, магистральных и параллельных, прямых и извилистых, о том, из каких звеньев они составлены, и о том, все ли звенья достают, как люди достают эти звенья и как звенья достают людей, о звеньях прочных и не очень, о звеньях главных и второстепенных, о звеньях между звеньями и рядом со звеньями, неотвратимости и случайности, о наследии и следах, много о прошлом, в меру о настоящем и немножко о будущем...».

Стоит добавить, что после предыдущих «Обезьян» того же автора перед нами заключительная часть его победных реляций. Из которой читатель, наконец, узнает «всю правду о своем происхождении, двуногой родне — дальней и ближней, пращурах, похожих на обезьян и на людей, предках прямых, двоюродных и троюродных, прадедушках и прабабушках, их подвигах и неудачах, стремлениях и успехах».

По стилю изложения прописных истин «Озарения Альберта Эйнштейна» Фредерика Морло и Анн-Марго Рамстейн (М.: Ad Marginem) также больше похожи на разговорник из одной смешной книжки. Там, помнится, у героя спрашивали, говорит ли он по-немецки, на что тот отвечал, что нет, не говорит, зато его двоюродная сестра играет на флейте.

Однако не все так просто с упомянутыми прописными истинами, напечатанными уважаемым издательством, чтобы вот так запросто прочитать следующую историю и скептически ухмыльнуться. «В этот день среди публики присутствовал и молодой Альберт Эйнштейн, — сообщают нам, — предприятие его дяди подрядилось провести электричество для праздничного освещения. Альберт пришёл вместе с младшей сестрой Майей, нарядной девочкой в маленьких кожаных туфельках и красивом баварском платье — дирндле. В углу возле окна дремал их пёс Генрих, получивший свою кличку в честь великого немецкого поэта. Он был очень привязан к своим хозяевам».

Чем дальше в лес междометий и прочей иронической физиогномики, тем яснее становится, что в основе текста — принцип реализации метафоры. И «озарения» в данном случае — это свет, который дает или обрубает монтер или великий физик, а сестры, как видите, и правда бывают. Не говоря уже о «собачьей» фамилии Гейне. В дальнейшем, конечно, продолжается «бытовое» нагнетание банальных ситуаций в духе адаптированных историй о великих людях, после чего, как водится, наступает катарсис, финиш и гаснет свет. Косноязычный господин оформитель феерического действия (как правило, это тоже реализованный в цирковой метафоре Мефистофель) почти по-немецки уморительно кричит о том, что свет врубили на секунду позже, и его немецкая пунктуальность посрамлена перед зрителями. На что юный Альберт возражает в духе иезуитской казуистики: «У меня есть объяснение. В лицее меня учили, что свет распространяется с определённой скоростью. И хотя эта скорость очень велика, она всё-таки имеет свои ограничения. У вас такой большой павильон, что свету требуется целая секунда, чтобы его пересечь».

Хозяин злится, читатель уже не ухмыляется, а хохочет, Эйнштейн с сестрой чешут репу, гадая, как же сделать так, чтобы «этот дурацкий свет быстрее попадал в глубину зала». На самом деле все уже попало, куда надо, научно-популярная история ядерного взрыва из-за перегоревших лампочек написана, и самое время взглянуть в глаза других чудовищ. Например, еще один химик циркового искусства — метатель карликов по имени Нильс Бор. Великий физик-теоретик в этой истории весьма изобретателен — если уж суждено жить в книжке о веселой науке, то и веселиться надо по-научному. Вот почему карликов в темную ночь он запускает с плеча с фонариками в руках. Карлики разлетаются, публика довольна, законы термодинамики не работают, поскольку мы еще не дочитали до конца.

В конце, конечно, полный Хармс из раздела рассказов о самом маленьком и самом большом человеке. Нильс Бор притащил колесо обозрения для научного эксперимента, Эйнштейн запустил в него карликов, словно белок — вернее, не так, он запустил колесом в зал (чего вы кидаетесь), ну, и вот. «Большое колесо было настолько тяжёлым, что пол под ним провалился, и настолько высоким, что пробило крышу. Но так всё же лучше, чем секундное опоздание!».

На какой-то миг появляется Альберт Абрахам Майкельсон — чтобы измерить скорость света и умереть в калифорнийском кратере. Затем Эйнштейн с чьей-то, уже не важно, сестрой убегает от разоренного хозяина, переодевается в маскарадный костюм и прозревает истину. Заброшенные в ночь карлики, замененные на фотоны, летящая на зов хозяина, опять-таки, неожиданно состарившаяся сестра — все это, оказывается, приводит к созданию теории относительности. А не к разлившемуся, словно желчь, абсурду.

Да, еще в этой необычной книжке о великом физике и его мелких друзьях, популярно излагающей на одной собаке и дюжине карликов сложные теории, немало от альтернативной истории. «Представьте себе, что согласно этой теории, возможно, существует мир, в котором я бы не осуществил свою мечту и не стал бы метателем карликов! Вы бы не катались на цепочной карусели! Альберт, вы были бы теперь пожилым респектабельным господином с седыми волосами, возможно, даже лауреатом Нобелевской премии! А канцлером избрали бы не Шоттенхамеля, а кого-то другого, например, этого ужасного продавца газет Адольфа»!

Кстати, о Гитлере. Точнее, о Муссолини. Или, как все уже поняли, о захвате человеком-фашистом всей природы и превращении ее в концлагерь для всех остальных видов. Таким образом, в книге известного американского социобиолога и дважды лауреата Пулитцеровской премии Эдварда Уилсона «Будущее Земли: Наша планета в борьбе за жизнь» (М.: Альпина нон-фикшн) — очередной сигнал бедствия, страстный призыв и одновременно конкретный план действий. Уже интересно, да? Побег из курятника, освобожденные носороги, диктат муравьев. На самом деле все гораздо травояднее.

Когда-то, если помните, соотечественница автора книги, полюбившая подпольный ленинградский рок — да-да, та самая Джоан Стингрей, таскавшая для Гребенщикова с компанией шмотки и аппаратуру из-за границы — уже выговаривала трудные русские буквы с экрана телевизора, мол, «Нье надо мусорьить!», но сегодня о ней уже никто не помнит, а Гребенщиков выступает в Харькове. То же самое — наш дважды герой. Показывая непрерывный процесс вымирания различных видов животных, растений, беспозвоночных и микроорганизмов, он терпеливо предупреждает: постепенно мы одну за другой «отпиливаем ветки с древа жизни». Ставший властелином планеты в одно мгновение, по каким-то одному ему объяснимым геологическим меркам, наш вид успел катастрофически повлиять на весь природный мир, и последствия этого влияния для биосферы, для всей экосистемы Земли и самого человека в перспективе губительны.

Замечателен манифест в начале этого пособия для выживания в условиях тотального гуманизма. Он напоминает безумную гениальность Хлебникова в «Садке судей» и одновременно беспощадность «Физики» Краевича для 5-го класса гимназий. «Что есть человек? — восклицает автор. — Лгун, мифотворец и убийца всего живого. Бурлящий котел идей, чувств и верований. Счастливая случайность, побочный эффект эволюции приматов в позднем плейстоцене. Разум биосферы. Неугомонный фантазер и пытливый исследователь, мечтающий быть хозяином, а не прислужником увядающей планеты. Прирожденный борец, наделенный способностью к выживанию и непрерывному совершенствованию. Тот, кто может обеспечить биосфере бессмертие. Но при всем при этом — еще и безрассудный гордец, обреченный жить в плену эгоизма, интересов собственного племени и сиюминутных желаний. Раб воображаемых высших существ, презирающий менее развитые формы жизни».

И все-таки эта книга особенная, ее автор видит конкретный выход и предлагает достижимую цель. На самом деле ее структура такова. Вначале, как всегда, «новый взгляд на историю видов», то есть установление нового порядка хотя бы в головах, а после уж посмотрим, какие виды — извините, какие книги — да, какие именно книги жечь. Далее нам рассказывают, чем занимается «наука о сохранении природы», и это не то, о чем вы подумали насчет цыган и сумасшедших, подлежавших, мягко говоря, «спасению» в далекие 40-е годы. Первый раздел по-боевому называется «Проблема», третий — «Решение». Между ними — обязательное в этом жанре пояснение для штатских, для чего и кого именно из оставшихся пеликанов с тушканами надо спасать. Иначе книги бы не было, как сами понимаете, — одна лишь Нобелевская премия на полстранички с рекомендациями для того же Гитлера. Нового, естественно, а не выжившего.