От редакции. 8 февраля «вся прогрессивная общественность» бывшего СССР будет отмечать 180-летие трагической дуэли на Черной речке. И мы подумали: чем не повод снова обратиться к личности и творчеству знаменитого российского поэта, чтобы ответить на сакраментальный вопрос: «Каким он парнем был?».
Учитывая вышеизложенное, редакция «фрАзы» приняла решение опубликовать серию статей (глав) из новой книги нашего постоянного автора Андрея Подволоцкого «НЕИЗВЕСТНЫЙ ПУШКИН: ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ ВЕЛИКОГО БЕЗБОЖНИКА».
Желаем посетителям нашего сайта приятного и занимательного чтения.
(Вниманию потенциальных издателей: у вас есть уникальная возможность через редакцию «фрАзы» связаться с автором и первым получить эксклюзивные права на издание книги целиком.)
Все части Пушкинианы читайте здесь
22. «ВЕДЬ, ПРАВО, Я НЕ ДУЭЛЯНТ!...»
Тут самое время вспомнить о дуэльных похождениях поэта. «Смолоду был грозен он» — исследователи насчитывают у Пушкина 29 вызовов на дуэль.
При этом в большинстве случаев именно Пушкин выступал инициатором дуэли.
Наиболее урожайным на дуэльные истории у поэта выдался 1822 г., когда он был в ссылке в Кишиневе. Вот некоторые из них.
«...У кого-то на вечере в разговоре с женою Балша он сказал: „Экая тоска! Хоть бы кто нанял подраться за себя!“ Молдаванка вспыхнула. „Да вы деритесь лучше за себя!“ — возразила она. „Да с кем же?“ — „Вот хоть со Старовым; вы с ним, кажется, не очень хорошо кончили“. На это Пушкин отвечал, что если бы на ее месте был ее муж, то он сумел бы поговорить с ним: потому ничего более не остается, как узнать, так ли и он думает.
Прямо от нее Пушкин идет к карточному столу, за которым сидел Балш, вызывает его и объясняет, в чем дело. Балш пошел расспросить жену, но та отвечала, что Пушкин наговорил ей дерзостей. „Как же вы требуете у меня удовлетворения, а сами позволяете себе оскорблять мою жену“, — сказал возвратившийся Балш. Слова были произнесены с таким высокомерием, что Пушкин не вытерпел, тут же схватил подсвечник и замахнулся им на Балша. Подоспевший Н. С. Алексеев удержал его. Разумеется, суматоха вышла изрядная, и противников кое-как развели... На другой день, по настоянию Крупянского и П. С. Пущина (который командовал дивизией за отъездом Орлова), Балш согласился извиниться (за что?! — Авт.) перед Пушкиным, который нарочно для того пришел к Крупянскому. Но каково же было Пушкину, когда к нему явился в длинных одеждах своих тяжелый молдаванин и вместо извинения начал: „Меня упросили извиниться перед вами. Какого извинения вам нужно?“ Не говоря ни слова, Пушкин дал ему пощечину и вслед за тем вынул пистолет. Прямо от Крупянского Пушкин пошел на квартиру к Пущину, где его видит В. П. Горчаков бледного, как полотно, и улыбающегося. Инзов посадил его под арест на две недели; чем дело кончилось, не знаем...», — пишет пушкинист П. И. Бартенев.
Прошло немного времени, и ситуация повторилась. На сей раз Пушкина вызвал на дуэль кишиневский богач Инглези, {небезосновательно} приревновавший его к своей красавице-жене. Однако «...генерал Инзов арестовал поэта и посадил его на десять дней гауптвахты. Инглези же, также по инициативе Инзова, был вручен билет с „разрешением выезда за границу“. Инглези правильно понял значение этого „подарка“ и выехал вместе с женой из Кишинева... Таким образом дуэль расстроилась...» — рассказывает все тот же пушкинист П. И. Бартенев.
Также в 1822 г. Пушкин повздорил с отставным офицером Рутковским. П. И. Долгоруков записал в своем дневнике: «Сегодня за столом зашел, между прочим, разговор о граде, и Рутковский утверждал, что он помнит град весом в 3 фунта. Пушкин, злобясь на офицера со вчерашнего дня, стал смеяться над его рассказом, и сей, вышед из терпения, сказал только: „Если вам верят, почему же вы не хотите верить другим?“. Этого было довольно. Лишь только успели встать из-за стола и наместник вышел в гостиную, началось объяснение чести. Пушкин назвал офицера подлецом, офицер его мальчишкой, и оба решились кончить размолвку выстрелами. Офицер пошел с Пушкиным к нему, и что у них происходило, это им известно. Рутковский рассказал, что на него бросились с ножом, а Смирнов, что он отвел удар Пушкина; но всего вернее то, что Рутковский хотел вырвать пистолеты и, вероятно, собирался с помощью прибежавшего Смирнова попотчевать молодого человека кулаками, а сей тогда уже принялся за нож. К счастью, ни пуля, ни железо не действовали, и в ту же минуту дали знать наместнику, который велел Пушкина отвести домой и приставить к дверям его караул...».
Еще один показательный случай произошел в 1831 г. в театре. Пушкин повздорил с майором Денисевичем, которому поэт мешал смотреть пьесу, казавшуюся самому поэту занудной. «Пушкин зевал, шикал, говорил громко: „Несносно!“ Соседу его пиеса, по-видимому, нравилась. Сначала он молчал, потом, выведенный из себя, сказал Пушкину, что он мешает ему слушать пиесу. Пушкин искоса взглянул на него и принялся шуметь по-прежнему. Тут Денисевич объявил своему неугомонному соседу, что попросит полицию вывесть его из театра. — Посмотрим, — отвечал хладнокровно Пушкин и продолжал повесничать. Спектакль кончился, зрители начали расходиться. Тем и должна была кончиться ссора наших противников. Но мой витязь не терял из виду своего незначительного соседа и остановил его в коридоре. — Молодой человек, — сказал он, обращаясь к Пушкину, и вместе с этим поднял свой указательный палец, — вы мешали мне слушать пиесу... Это неприлично, это невежливо. » — Да, я не старик, — отвечал Пушкин, — но, господин штаб-офицер, еще невежливее здесь и с таким жестом говорить мне это. Где вы живете?" Денисевич сказал свой адрес и назначил приехать к нему в восемь часов утра«, — вспоминал сослуживец Денисевича И. И. Лажечников. Денисевич хотел попугать нахала — но Пушкин явился. И не один, а с секундантами. Однако И. И. Лажечников узнал поэтаи повернул дело так, что Денисевич еще и должен был извиняться перед Пушкиным. В конце концов «Денисевич извинился... и протянул было руку Пушкину, но тот не подал своей, сказал только: „Извиняю“, — и удалился со своими спутниками, которые любезно простились со мною...».
Обычно пушкинские дуэли были по вздорным поводам (женщины, карты) и частенько — под действием винных паров. Судьба нам Пушкина хранила, и, как правило, друзьям удавалось расстроить дуэли до их начала. Более того, мы видим, как благодаря всероссийской славе поэт получил извинения от Денисевича, который в своем споре был абсолютно прав! Но Пушкин уже считался гением, и всё сходило ему с рук.
Однако Александр Сергеевич понимал, что не всегда его выходки будут оставаться без последствий, что когда-то и покровительство Инзова не поможет. Потому по Кишеневу поэт ходил вооруженный, чтобы не стать жертвой какого-нибудь рогатого мужа.
До дуэли с д’Антесом трижды Пушкин рисковал по-настоящему.
Первый случай произошел еще в 1819 г., когда Пушкин стрелялся со своим другом Вильгельмом Кюхельбекером. Пушкин смеялся над его стихами, за что друг вызвал его на дуэль («И кюхельбекерно, и тошно», — Пушкин о стихах В. Кюхельбекера.). Н. А. Маркевич вспоминал: «Дельвиг был секундантом Кюхельбекера, он стоял налево от Кюхельбекера. Решили, что Пушкин будет стрелять после. Когда Кюхельбекер начал целиться, Пушкин закричал: „Дельвиг! Стань на мое место, здесь безопаснее“. Кюхельбекер взбесился, рука дрогнула, он сделал пол-оборота и пробил фуражку на голове Дельвига. „Послушай, товарищ, — сказал Пушкин, — без лести — ты стоишь дружбы; без эпиграммы пороху не стоишь“, — и бросил пистолет...».
Во второй раз все было намного серьезней. Зимой 1822/23 г. Пушкин на балу в Кишиневе повздорил с неким молодым офицером по поводу очередности танцев. За своего, не очень смелого, офицера вступился командир егерского полка полковник С. Н. Старов и вызвал Пушкина на дуэль. «...Первый барьер был в шестнадцать шагов; Пушкин стрелял первый и дал промах, Старов тоже и просил поспешить зарядить и сдвинуть барьер; Пушкин сказал: „И гораздо лучше, а то холодно“. Предложение секундантов отложить было отвергнуто обоими. Мороз с ветром, как мне говорил Алексеев (секундант Пушкина. — Авт.), затруднял движение пальцев при заряжении. Барьер был определен в двенадцать шагов, и опять два промаха. Оба противника хотели продолжить, сблизив барьер; но секунданты решительно воспротивились, и так как нельзя было помирить их, то поединок отложен до прекращения метели... Я отправился прямо к Старову... Я спросил его, как это пришло ему в голову сделать такое дурачество в его лета и в его положении? Он отвечал, что и сам не знает, как все это сошлось; что он не имел никакого намерения, когда подошел к Пушкину. „Да он, братец, такой задорный“, — присовокупил он...», — записал И. П. Липранди в своем дневнике. Позже дуэлянтов помирили.
Третий раз Пушкин стрелялся во все том же Кишиневе в 1823 г. с офицером генерального штаба Зубовым. Проиграв Зубову в карты, он отказался платить проигрыш. Тот вызвал его на дуэль. Стрелялись в виноградниках за Кишиневом {предположительно} с дистанции двенадцать шагов. Зубов выстрелил первым и промахнулся в стоявшего на своем месте Пушкина: тот демонстративно ел из своей фуражки черешню. Но отвечать на выстрел он не стал, как и на дружеские объятия Зубова.
Пушкин не страшился смерти. Его любимым изречением были слова кн. Потемкина: «Старайся испытать, не трус ли ты; если нет, то укрепляй врожденную смелость частым обхождением с неприятелем». Со времен лицея он тренировался в стрельбе, в стенах своей кишиневской комнаты всаживал пулю в пулю, а гулять ходил с железной палкой, чтобы укреплять твердость руки.
Тягу Пушкина к упражнениям в стрельбе подогрел случай. Граф Федор Толстой (по прозвищу «Американец») нелестно отозвался о Пушкине, и тот решил вызвать его на дуэль.
(Вспомним пушкинское:
«И шутку не могу придумать я другую,
Как только отослать Толстого к х**»
/ черновик «Кн. П. А. Вяземскому», 1821 г. /
Однако Александр Сергеевич не был идиотом, а потом ЭТУ ЭПИГРАММУ ПРИ СВОЕЙ ЖИЗНИ так и не обнародовал.)
К счастью, Пушкина отправили в южную ссылку, а потом — под надзор в Михайловское, и дуэль не состоялась. Почему «к счастью»? Да потому, что Федор Толстой был личностью отчаянной и вздорной, карточным шулером и бретером. Он неоднократно был разжалован за дуэли, в которых, по собственному признанию, убил 11 человек (!).
Пушкин даже сочинил на него эпиграмму.
В жизни мрачной и презренной
Был он долго погружен,
Долго все концы вселенной
Осквернял развратом он.
Но, исправясь понемногу,
Он загладил свой позор,
И теперь он — слава богу —
Только что картежный вор.
/ «На гр.Толстого», 1820 г./
В ссылке Пушкин долгое время тщательно готовился именно к дуэли с Толстым, регулярно упражняясь в стрельбе. 8 сентября 1826 г., почти сразу после возвращения в Москву, он велел передать графу вызов, но Толстого в Москве тогда не было. Позднее известному библиографу и другу Пушкина С. Соболевскому удалось примирить поэта с Толстым. Они даже подружились, а в 1829 г. именно «Американцу» Пушкин поручил передать письмо Наталье Ивановне Гончаровой, в котором в первый раз просил руки её 17-летней дочери Натальи Николаевны. Правда, как «сватья баба» Толстой не преуспел, и Пушкин тогда получил отказ.
Ф.Толстой был женат на цыганке Авдотье Тугаевой, которая родила ему 12 детей, из них дожила до взрослого возраста одна лишь дочь Прасковья. Ф.Толстой считал смерть детей божьей карой ему.
«Убитых им на дуэлях он насчитывал одиннадцать человек. Он аккуратно записывал имена убитых в свой синодик. У него было 12 человек детей, которые все умерли в младенчестве, кроме двух дочерей. По мере того, как умирали дети, он вычеркивал из своего синодика по одному имени из убитых им людей и ставил сбоку слово „квит“. Когда же у него умер одиннадцатый ребёнок, прелестная умная девочка, он вычеркнул последнее имя убитого им и сказал: „Ну, слава Богу, хоть мой курчавый цыганёночек будет жив“, — записала его слова Марья Каменская.
Но в отличие от своего приятеля Толстого Пушкин не был патологическим убийцей. „Неужели вы думаете, что мне весело стреляться? — говорил он своему другу графу В. А. Соллогубу, когда вызвал того на дуэль. — Да что делать? j`ai le malheur d`etre un homine publique et vous savez que c`est pire que d`etre une femme publique“ („Я имею несчастие быть публичным человеком, и, вы знаете, это еще хуже, чем быть публичной женщиной“ (фр.). — Авт.».
Еще приятнее в молчанье
Ему готовить честный гроб
И тихо целить в бледный лоб
На благородном расстоянье;
Но отослать его к отцам
Едва ль приятно будет вам.
/ «Евгений Онегин»/