...Сюжеты сегодняшней литературы — это, как правило, уже не альтернативная история, оторванная от жизни или пересказанная любителями научной фантастики, а художественная реальность, приближенная к действительности. Скажем, писать откровенно об «отношениях», как в «Мужчинах без женщин» Харуки Мураками (М.: Эксмо), не означает голой правды на злобу дня, а всего лишь — обнажение приема в «национальных» традициях. Библейская притча, ветхозаветный апокриф, советский миф, живущий даже в детской литературе — именно таким «иносказательным» образом пишущие люди стараются соответствовать эпохе очередного абсурда. Например, у автора, если помните, международного хита «Охота на овец» в новой книжке — о чем? Скажете, об овцах? А вот и нет. Да, если речь о том, что «без женщин», то всякое бывает, и в данном случае все истории этого сборника, как на подбор — об одиночестве в толпе, на вечеринке, среди друзей и коллег. Ну и овец, конечно, тоже.
Как видим, национальный вопрос решен переводчиком Мураками с уклоном если не в оппортунизм, то уж точно не в сторону Фудзиямы. Язык-то белорусский! И так на протяжении, слава Богу, одного рассказа. То есть его желательно знать, но если хотите услышать перевод битловской песни «Yesterday» на, условно говоря, «японский», не спешите покупать украинско-белорусский словарь потому, что слова «японамать» там все равно нет. А что же есть? Хотя бы у Мураками. «Язык, на котором мы говорим, формирует нас как людей», — утверждают у него герои, словно вышедшие из рассказов на еще одном «английском» волапюке Джона Леннона в его сборнике рассказов «Писано собственноручно».
Короче, как говорится, без сабли и Отчизны, но верхом на сюжете. А по сюжету, знаете, как у Мураками «белорусские» мужчины оказываются без женщин? Не оттого, что так крепко любят и те в конце концов исчезают. И не потому, что их похищают матросы, как считает сам автор, увозя при этом в Катманду или в Арабские Эмираты. Просто, по мнению его героев, очень важно еще молодым пережить боль и грусть как своеобразный период взросления. Точно так же, как деревьям, кроме лета, обязательно нужна лютая зима, поскольку годовые кольца в ровном климате почти не растут. «Я попробовал представить у себя внутри годовые кольца, — честно следует „инструкции по взрослению“ герой одного из рассказов. — Но увидел лишь остатки торта „баумкухен“ трехдневной давности». Недаром, кроме музыки «Битлз», в этом сборнике любят фильмы Вуди Аллена, на которые матросы водят чужих девушек. Наверное, тоже с «белорусскими» субтитрами.
А на самом деле «Три заложника» вышли в 1924 году, когда Голливуд еще не снимал фильмы примерно по такому сценарию: тайный агент, шпион и почти супермен, как всегда, отходит от дел и наконец уединяется с любимой в глухой деревне. И вот однажды его, конечно же, находят — нет, пока не мстители, кредиторы или наемные убийцы, а всего лишь просители. (О том, что давно уже «завязал» со шпионским прошлым, напоминать, наверное, не стоит). И приходят к нашему герою ходоки с одним-единственным вопросом: может ли он помочь вызволить заложников из рук воров, бандитов и вообще вселенского зла? Причем ответ «я этим давно уже не занимаюсь» героем всех времен и народов довоенной поры Ричардом Ханнеем был предусмотрен уже тогда.
Почему же всем последователям упомянутого героя — от раннего Шварценеггера в «Коммандос» до позднего Стэтема в «Механике» — откровенно, то есть на чистом белорусском языке, не ответить им «да пабачэння, спадарства»? Во-первых, просителям хорошо известно, с кем они имеют дело, и отказаться не получится. «— Все дело в том, что вы мыслите совершенно иначе, чем обычные сыщики, и, к тому же, обладаете редким мужеством, — уточняет один из таких просителей в самом начале романа. — Я знаю, чем вы занимались раньше, сэр Ричард. Поверьте, вы — моя последняя надежда».
Ну а, во-вторых, речь даже не о спасении мира, а об освобождении заложников единственной дочери незваного гостя. То есть, все-таки, это «да пабачэння» по Шварценеггеру. Ну и ликвидации таинственного персонажа, претендующего на мировое господство. Впрочем, сможет ли все-таки в данном случае отказаться главный герой и как он обычно действует дальше, интересно будет узнать из этого «шпионского» романа первой трети ХХ века. Который, кстати, до сих пор продолжает выходить на многих европейских языках.
Действительно, особого криминала в переиздании сатирических пьес и сценок брежневского разлива в матерном изложении автора «ПЗТ» явно не наблюдается. И потом, если кто-то любит — ну, хорошо, не Шварценеггера, которого на корпоратив не закажешь, потому что занят губернаторским делом, а скажем, Микки Рурка, который сам куда хочешь приедет, то почему бы каким-нибудь любителям совка не ностальгировать по филинам и не давать деньги на их переиздание? Тем более, что всесоюзную славу они обрели в самиздате 70-80-х годов, а позднее даже были изданы на аудиокассетах и CD-дисках. И гремучая смесь абсурда и черного юмора, нафаршированная суржиком и ненормативной лексикой, становится на наших глазах интеллектуальной классикой. Это уже смешно, не так ли?
На самом деле филином буду, есть нечто в текстах этого автора, что заставляет их казаться не только эпатажными и гротескными, но, как ни дико, интеллектуальными. Во-первых, эти тексты не то чтобы не для слабонервных, но как бы для внутреннего пользования богемы. Монструозные «Гамлєт, або феномен датського кацапізму», «Пацавата історія», «Данко», «Васіліса Єгоровна і мужичкі», ранее не издаваемая «Ваша Галя балувана» проводят свою эстетическую линию, ориентированную не на возмущение абстрактного читателя, а на восприятие особой средой, конвенционально разделяющей упомянутые знаки «интеллектуального» бытия. Не слишком сложно? Думается, нет, если упомянуть, что в свое время байками Подервянского заслушивались в его мастерской и Владимир Цыбулько, и Олег Скрипка. То есть та прослойка людей, основное усилие которых всегда сосредотачивалось в их образе жизни, строящемся по правилам, никому в точности не известным.
Да и сами эти сказки — всего лишь пародийный вариант советского эпоса, зазеркалье официальной культуры. Можно было бы сказать, что они являют нам коллективное подсознательное нашего родного социума, если бы не одно принципиальное «но». Тексты Подервянского переполнены нецензурной лексикой, этим извечным геморроем и головной болью редакторов, и поэтому фрейдизм в данном случае не пройдет. Ведь давно уже доказано, что всякий психоанализ в нашей культуре был предвосхищен и отменен этим самым пресловутым матом, коим в старозаветных сказках поголовно пользуются и герои, и персонажи.