Автор этой скабрезной книги в своих текстах всегда был склонен к разоблачениям, срыванию покровов и раскрытию заговоров. Ну, а новейший сборник рассказов «Сочини что-нибудь» Чака Паланика (М.: АСТ) — это вообще очередное покушение на американскую мечту, которое уже случалось у него в «Карлике» и «Невидимках».
Впрочем, начинает автор издалека, замахиваясь на устои культуры европейской. И тут же выдает все свои теперешние секреты личной конспирации. Дело в том, что уже первый рассказ сборника о юноше у смертного одра отца-циника до боли в стилистических гландах похож на аналогическую зарисовку итальянского писателя из «новых диких». А именно — Альдо Нове с его «Супервубиндой» начала нулевых, где сын от отчаянья насилует отца. Ну, а дальнейший новояз и волапюк в стиле «Писано собственноручно» Джона Леннона — все эти «по местам болевой сливы», «парадная деверь» и «кекс втроем» — и вовсе выдает цель автора «Сочини что-нибудь»: глобальную пародию на «их нравы», а также жанры и стили.
Недаром почти все рассказы этого сборника напоминают тексты Берроуза, Уэлша и Рю Мураками. Кстати, учитывая последнего автора, пародия действительно глобальная. Иногда даже с заплывом в фольклор аборигенов, если упомянуть басню про «Обезьяну, которая вышла замуж и купила дом в Орландо», или причту о том, «Как у Койота мелочь на парковку закончилась» и «Почему Трубкозуб не полетел на Луну». Даже дядюшка Генри в одном из рассказов — словно дядя Лео из «Аризонской мечты», а финальное «Умонастроение» о детской психушке — будто из фильма «Пролетая над гнездом кукушки» по роману Кена Кизи. То есть налицо еще и подрыв «кинематографических» устоев.
Итак, напомним, если ранее у Паланика гордую Америку завоевывали азиатские карлики-террористы, хитро внедренные в американские семьи, и даже местные женщины с не менее искусно внедренными в них эротическими желаниями, то теперь все сложнее. Очередное крушение американской мечты, среди обломков которой копошатся герои-мутанты — одичавшие детишки и циничные родители, сдающие их в дурдом, — это упомянутые пародии на продукты массовой культуры. Вроде известного клипа о сбесившемся мяче, а в данном случае — подобной истории о стриптизере, отмеряющем время у шеста по «I’m Afraid of Americans» Дэвида Боуи, чтобы до конца номера успеть избавиться от пьяных девок, сующих купюры в трусы.
Иногда сатира у Паланика явно зашкаливает и откровенное порно вроде секса с конем преподносится как жертвенный акт матери-природе, а с трансвеститом Фламинго — как символ одиночества в Сети. И весь этот фейерверк историй лишь для того, чтобы понять одну неутешительную истину от нашего знакомого героя-стриптизера: «Когда вам стукнет тридцаха, жизнь превратится в побег от того, кем вы стали, чтобы сбежать от того, кем вы стали, чтобы сбежать от того, кем вы были вначале».
Итак, этаким ревизором ездит наш герой по земле русской, советской и не очень. А началось все прозаически, укусом клеща ознаменовавшись, словно знамением, после чего на «скорой помощи» этого самого нашего героя Смородинова в мир вынесло. На проверку оного на предмет соответствия демократическим стандартам. Его самого, кстати, местные аборигены в родном номенклатурном поселке тоже засланным казачком всегда считали. «В некоторой степени я все-таки академик, — вырастал он в собственных глазах. — В двух иностранных академиях состою и в одной нашей в качестве почетного члена». Но взять хотя бы, скажем, его соседа. «На историю последних десятилетий у него взгляд стандартный для его единомышленников, — сообщает о нем странствующий герой. — Было государство, большое и мощное. Но два человека, Горбачев и Ельцин, развалили страну, разоружили армию, разрушили промышленность, довели народ до нищеты, лишили веры во что-нибудь и надежды. Иногда к упомянутым именам он добавляет Гайдара и Чубайса. В расширенный список разваливших страну либералов порой попадаю и я, прямо сказать, не по чину. А бывает, в пылу полемики он мне дает повод для избыточного самомнения и, убирая из списка всех остальных злодеев, говорит, что страну развалил лично я».
Травелог, конечно, образцово-показательная дорожная история, искушения которой не выдержали ни Венедикт Ерофеев, ни его последующие апологеты. Ведь со времен Гоголя, превратившего птицу-тройку русской мечты в малороссийскую бричку Павла Ивановича Чичикова, сей жанр легок и увлекателен. Запрягаешь в личную публицистическую тоску всю свою художественную неприязнь к новой жизни, а там уже кривая жанра вывезет. Из варяг литературной сказки и социальной поэмы (как у того же Гоголя в «Мертвых душах») — в греки уютной утопии (вроде «Метели» какого-нибудь Сорокина).
То есть опять об обустройство земли русской, как об Гоголя с Пушкиным у Хармса. А еще советское прошлое не дает покоя. Коллеги автора предупреждают, что дело не в этом. «Жизнь таких мелочей не замечает. У жизни другие масштабы, она развивается в веках, столетиях, тысячелетиях, — уверяет, например, Людмила Улицкая. — А по сути — в миллионах лет. Что для планетарной жизни такие мелочи, как советская власть?» Но у Войновича все равно памфлет, сразу предупреждают издатели. Или не предупреждают, неважно. Главное, что это диагноз. И что старший брат когда-то, помнится, сказал строго своей жене, когда она его младшему брательнику что-то такое подобное то ли про пеликанов, как у Войновича, то ли про пингвинов, как у Франса предложила, когда тот всех своих робинзонов перечитал: «Ты соображаешь, что ты ему даешь? Это же памфлет!» С тех пор и тяга у мальца к ненормативной литературной лексике. Если эссе или, упаси Боже, упомянутый срамной памфлет — то бежать из рук библиотекарши на ясны очи киоскера, у которого никому не нужных «Дублинцев» Джойса, на чьей обложке кто-то уже ручку расписывал, по цене пачки «Орбиты» или «Космоса» можно было приобрести.
Так вот, «Малиновый пеликан». Мало того, что чернила в той ручке, что на Джойсе, были черные, так они еще как назло тоже «Пеликан» назывались. А тут малиновый, Войнович, и даже, наверное, альтер эго своего героя, бороздящего просторы некогда нашей Родины. Стоит, наверное, сравнить — словно прошлое с настоящим — по старым лекалам памяти.
А потом все пошло наперекосяк, и культовый «Четверг» Юрия Издрыка, в котором он воспитывал молодняк, стал похож на обычного журнального толстяка. А ведь главное в творчестве что? Правильно, до основанья, а затем. То есть разрушить существовавшую до тебя систему — от силлабо-тонической до атональной — и выстроить из рассыпавшихся кубиков свою личную палату № 6. Вот автор «Номінації» и разрушает. Точнее, уже разрушил. Издав четыре романа и неожиданно выпустив несколько стихотворных сборников (в прозаической «Номінації» их, естественнно, нет). Ну, как неожиданно? Вывешивал Издрык в своем ЖЖ необязательные, как здрасьте, вирши, а, будучи собранными в книжку, — оказались стихи. Некоторые, говорят, запоминаются, но их много, поскольку почти все они о любви, ведь, опять-таки, пройдя все круги алкогольного ада, автор стал много и часто влюбляться.
А вот название сборника запомнить непросто, если не подсматривать на обложку. «Инновация»? «Абстиненция»? «Ликвидация»? А, «Номінація», да. Только куда его номинировать? Легенду-то сучукрлита. Живого, как Забужко, классика. Она, кстати, не любила, когда Издрык своим музыкальным сопровождением на детском пианино мешал ей выступать на сцене с чтением себя. Неужели только этим и запомнится? «Воццек», «Двойной Леон» — словно могильные камни, заложенные в фундамент современной литературы — эти романы Издрыка уже невозможно вынуть изо рта нашей эпохи. В то время как «Повесть о калиновой дудочке» — правильно? — хрустнет под железной пятой очередного революционного варвара, чуждого концептуализма, на котором выстроены хрупкие абстинентные конструкции в стихах и прозе автора этой самой — как ее? — «Капитуляции», что ли?