Бунт или подчинение? Способен ли современный человек на бунт, на тотальное сожжение мостов? Речь не о жертвенности ради недемонтированных идей, ради идей вообще как определенных проектов, сценариев будущего. Речь не о жертвенности/даре, а о бунте как акции, шаге в сторону от повседневности. Способен ли человек на бунт перевода, разрушающий присущие конкретному обществу устаревшие схемы, переосмысливающий традиции?
Бунтарчество бунта в его решимости на изменения, не подразумевающие жертвенность с ее обязательностью, репрессивностью. Скорее, наоборот, действует тезис: при любой ситуации «vous devez rester vivant — au moins un certain temps». Является ли такой тезис бунтом, проявится ли в нем бунтарчество бунта как объективность, или же это актуально для отдельных обществ, культур, личностей? Все чаще становится очевидным, что максимизированный бунт (об ином не стоит и думать) является утопией, не бунт против одной системы за другую, систем близких культурно, а бунт против системы противоположной. Иными словами, человек привыкший, конформист (опустим юношеский максимализм) выберет подчинение. Не следует воспринимать подчинение как необходимое зло, как нечто, что уничтожает, нивелирует личность, что противодействует рациональному и захвачено эзотерическим, мистифицированным. Иногда подчинение при минимальном преимуществе (на выборах) способно победить радикализм, сохранить (не консервируя) устоявшуюся жизнь. Конечно, подчинение вносит свои коррективы, кажущиеся катастрофическими, но катастрофичность при повторном анализе выдает преимущества и, в конце концов, катастрофа отдается на откуп маргиналам. Подобная модель бунта не всегда работает с одинаковой силой.
В новом романе Мишеля Уэльбека «Подчинение» («Soumission», изд. «Flammarion», 2015) главный (анти)герой Франсуа (специалист по творчеству Жориса-Карла Гюисманса), пытаясь уменьшить влияние одиночества, примыкает к исламу, принимает его, пользуется всеми возможными преимуществами. Одиночество не преодолевается, и он осознает это, но «rester vivant» — заниматься сексом, наукой, наслаждаться алкоголем и гастрономией — по сути, нормальная жизнь преподавателя французского университета. Однако всего этого могло и не быть (и какое-то время, наслаждения стали недоступными/не приносили прежнего эффекта) — во Франции победила исламская партия, она не сильно настаивала на экономических рычагах влияния, оставив за собой право коренных изменений системы образования, в которой задействован Франсуа. Сорбонна превратилась в мусульманский университет. Я умышленно опускаю другие линии и параллели романа. Линия (смыслы) обращения Франсуа (символика имени) в ислам важна для демонстрации примера подчинения, добровольного, рационального, с осознанием преимуществ и недостатков. Подчинение манифестирует себя не только в сюжете, но и в тексте как таковом — тексте, написанном на французском языке, в графемах (подчинение не ограничивается сугубо лингвистическим значением слова «ислам»), в переводе.
Я не стану прибегать к развернутым изложениям теории перевода, о переводе перевода, о переводимости и непереводимости. Есть репутация автора, присущий ему язык, стиль, письмо, существующие творческие достижения. И важно при переводе максимально перенести/передать язык, стиль, письмо, учитывая нюансы.
Недавнее издание «Подчинения» М. Уэльбека на украинском языке («Покора», изд. «Клуб сімейного дозвілля», 2015, перевод И. Рябчия, редактор Г. Пагутяк, корректор Г. Фурса, главный редактор С. Скляр) не придерживается оригинала в пунктуации (безусловно, что-то при переводе теряется), графически и страдает непосредственным качеством перевода. Выделенные курсивом слова, слова в скобках, троеточие — не просто эстетические приемы. Для автора они имеют смысл, ведь на чем-то акцентируют внимание, что-то объясняют, даже интервалы между абзацами не пустое место, а пауза, переход к следующей сцене. Сталкиваемся с проявлением переводческого, издательского подчинения, когда уникальность голоса автора постепенно затихает, теряется, когда переводчик, издатель не то чтобы занимает его место, но подвешивает текст. О чем молчит перевод? Подчинение перед кем? перед чем? Если взять эпизоды, связанные с переводом обсценной лексики, то в силу каких причин не соблюдена жесткость в высказываниях, присущая самому автору? Например, «envie de baiser» переведено как «кохатися», хотя уместнее применить обсценное «їбатися», «трахатися» (в некоторых фрагментах текста слово «трахатися» — «faire baiser» употребляется, о семантической и смысловой разнице между «їбатися/трахатися» говорить не приходится), похожая ситуация и с выражением «envie de mourir» — «кортіло померти», с учетом контекста — «кортіло здохнути». Это не единичные случаи («merde» — «довбаний», вместо «лайно»; «une fellation» — «статевий акт», вместо «мінет/відсмоктувати»; «стискати піхву» — «chatter à volonté» — «стискати кицьку»; в свою очередь «une ріре» — «мінет», фигурирует часто; не каждый раз в соответствии с контекстом переводится слово «un bite» — «член», «прутень»). Иногда переводчик не просто переводит, а сразу предлагает информационную справку (наряду с редакторами французских изданий отмечает, какое именно издание они представляют, в оригинальном тексте фигурируют только фамилии). Наверное, в такой ситуации было бы уместным сопроводить текст более развернутыми примечаниями в конце романа, а также добавить предисловие, объяснив условия и предпосылки появления «Подчинения», роль «Подчинения» в жизни М. Уэльбека и о то, что одним из возможных названий романа является «Обращение» («La Conversion») .
Вообще текст перевода не унифицирован: иногда названия/имена транскрибируются кириллицей («Зі-Зі-Топ» — рок-группа «ZZ Top», «Ірулегі» — марка вина «Irouléguy», «Жиль Блас» — название журнала «Gil Blas», «Ле Монд» — газета «Le Monde»), иногда они переводятся («Чорний кіт» — журнал «Le chat noir», «Бик, що сидить» — имя «Sitting Bull»), иногда передаются языком оригинала (путеводитель «Petit Futé», радиостанции «France Info», «Europe 1»). Много случаев несоответствующей разбивки на абзацы (если в оригинале их шесть, то в переводе все объединены в один), несоответствующих интервалов между смысловыми частями, несоответствующих курсивов, скобок, прямой речи, диалогов; обыкновенные опечатки, лишние инициалы/фамилии, пропущенные/не переведенные/некорректно переведенные фрагменты.
Но вернемся к вопросу: перед кем? / чем? выявляется подчинение переводчика, издателя. Не думаю, что поклонников творчества М. Уэльбека удивит присутствие в тексте крепкой обсценной лексики или они не смогут прочитать латиницей название «Le Monde». А приверженцы розовых романов вообще вряд ли будут читать «Подчинение». Ложным представляется путь умиротворения читателя, общества, пестование высокой духовности в попытке перевести текст, изначально (не)имеющий другие цели. Или это сугубо имиджевый, коммерческий ход, дефицит профессионализма в расчете на то, что до чтения французского текста мало кто дойдет и читатель М. Уэльбека — читатель невежественный. Но... но речь идет не только и не столько о восприятии, сколько об авторе, его голосе, нарративе, артикуляции, даже о дыме от его сигарет. Сглаживание острых углов, вычеркивание оригинальных особенностей и вчеркивание (опять же не как безусловный акт) переводчика и остальных приводит к гламуризации, выхолащиванию авторского, автора. Остается безликое подчинение, переведенный текст не бунтует, не отваживается на решимость, не является событием.